Бей в точку - Джош Бейзел

С другой стороны, это был глупый шаг, поскольку я их не убивал. В основе любых «доказательств» стороны обвинения лежали бы сфабрикованные или превратно истолкованные факты, к тому же в суде они бы не смогли опровергнуть «альтернативную версию», а именно: что Сиська, чью психику изуродовали годы издевательств, размозжила голову старшей Мэри и сбежала с двумястами тысячами долларов, которые, как случайно подслушала одна из украинских пленниц, были припрятаны в доме и которые мы со Скинфликом просто не нашли.

Кстати.

Вот что, Сиська, я хочу тебе сказать. Если все произошло именно так, я на тебя зла не держу. Даже если, пока шел суд, ты где-то там читала ежедневные отчеты в газете «Нью-Йорк пост» и посмеивалась при мысли, что при желании могла бы спасти мою шкуру, да только подобного желания не испытывала, хотя это сомнительно, — твои действия или, лучше сказать, твое бездействие мне абсолютно понятно.

Хотя, повернись все по-другому, вполне возможно, я рассуждал бы иначе.

Моя «команда защиты» была сформирована адвокатской фирмой «Морадэй Чайлд». В нее входили Эд Лувак по прозвищу «Джонни Кокрейн трех штатов»[75]и Донован Робинсон, «единственный, кто ответит на ваши звонки, в то время как все остальные выставят вам счет на $450 за час прослушивания ваших сообщений на автоответчике». Донован, ныне специальный помощник мэра Сан-Франциско — Салют, Донован! — старше меня лет на пять, а значит, в то время ему было около двадцати семи. Он умен, но лицо у него глуповатое — Извини, Донован! Это неприятно, я знаю! — а это как раз то, что больше всего ценится в адвокате. Он делал все, чтобы мне помочь; наверно потому, что не считал меня виновным. По крайней мере, в тех преступлениях, за которые меня судили.

Так, именно Донован обратил внимание на такую «странность»: в убийстве с применением пыток обвиняют меня, при отсутствии каких бы то ни было улик, в то время как сразу несколько украинских девушек засвидетельствовали, что старшая Мэри если не напрямую участвовала, то, как минимум, пособничала весьма жестоким расправам. Поэтому можно было предположить, что обвинение не захочет поднимать в суде эту тему.

Однажды Донован пришел ко мне в камеру — как это ни удивительно, но, насколько я помню, Эд Лувак ни разу не почтил меня своим присутствием — и сказал:

— У них на тебя что-то имеется. Что бы это могло быть?

— Не понял?

— Против тебя есть какая-то улика, о которой они нам не говорят.

— Разве это не незаконно?

— С технической точки зрения — да. По правилам они должны своевременно представить нам все, что накопали. Но если речь идет о чем-то стоящем, судья допустит это к рассмотрению в любом случае. Мы можем заявить протест на основании неправильного судебного разбирательства, но скорее всего наш протест не будет удовлетворен. Так что если ты догадываешься, какая у них может быть против тебя улика, лучше скажи мне об этом сейчас.

— Понятия не имею, — говорю. И это чистая правда.

Кстати, мою защиту, пусть и неявно, оплачивал Дэвид Локано. Он не желал засвечиваться и, возможно, готовился к тому, чтобы умыть руки, если вдруг я стану представлять опасность для него или Скинфлика.

Но пока такой угрозы не было. Все мы понимали, что ФБР не потянет в суд Локано за пособничество в убийствах, пока не будет доказано, что я действительно хоть кого-то убил. Ну а Скинфлик даже не числился в подозреваемых.

Локано сделал все, чтобы тот остался чистеньким. Он запретил ему говорить о своей причастности к налету до тех пор, пока не уляжется пыль. Сам же он ни разу, если не считать нашего разговора в русских банях, не упомянул имени Скинфлика в связи с делом Карчеров.

Увы, в отношении меня он кое-что себе позволил. В распоряжении ФБР оказались записи его телефонных разговоров, в которых он называл меня поляком. Например, так: «Насчет братьев К. можете не беспокоиться. На следующей неделе поляк нанесет им визит». Зато у Локано появился хороший стимул сделать все, чтобы я избежал приговора.

Фэбээровцы сразу сказали нам про эти пленки в расчете, что я сдам Локано. При этом они добавили, что у них уже сидит один браток, готовый подтвердить под присягой, что я киллер и что я работал на Локано.

ФБР держало в секрете свою таинственную улику — если, как сказал Донован, они таковой располагали — до последнего момента.

А я гнил в тюрьме.

У гениальной Венди Каминер[76]есть фраза: «Консерватор — это либерал, которого ограбили, а либерал — это консерватор, которого арестовали». Вы можете мне заметить, что уж кому-кому, но не киллеру от мафии примерять на себя подобные аргументы, и будете правы, однако позвольте мне все же уточнить кое-какие моменты. Первое: если вас обвиняют — только обвиняют — в преступлении, предусматривающем смертную казнь, вас не выпустят под залог. Я просидел в федеральной тюрьме, что напротив городской ратуши в Манхэттене, восемь месяцев еще до начала суда.

Второе: если вы загремите в тюрьму, не будучи при этом знаменитым киллером с соответствующей физиономией, то я вам не завидую. Лично мне не пришлось спать рядом с алюминиевым унитазом без крышки, подходя к которому думаешь только о том, чтобы не шмякнуться в чье-то дерьмо или блевотину. Меня не заставляли «выносить белье» или выполнять бесчисленное множество подобных поручений, столь же изобретательных, сколь и унизительных, которые дают новичкам старожилы, дабы продемонстрировать свою власть или просто от скуки. Передо мной же лебезили даже надзиратели.

И учтите: это была еще не настоящая тюрьма, а всего лишь СИЗО. Место для тех, на кого пока распространяется презумпция невиновности. А вот если вас отправили на остров Райкер, штат Нью-Йорк (где бы сидеть и мне, если бы не федеральный уровень выдвинутых против меня обвинений), считайте, что приговор у вас в кармане.

Вы, может быть, полагаете, что никогда не сядете, потому что вы белый, а значит, правовая система работает на вас, тем более что вы никогда не курили травку, не жульничали с налогами и вообще не давали повода применить к вам административное насилие, — но это вам только так кажется. Случаются ошибки, и в какой-то момент вас могут «пригласить» — это как предложение работы в престижной фирме, только условия приема гораздо либеральнее.

Даже в Нью-Йорке, кем бы вы ни были, ваши шансы оказаться за решеткой гораздо выше, чем вероятность быть ограбленным.

И напоследок экстренное сообщение: тюрьма — это отстой.

Естественно, галдеж. Почему стоит такой гвалт в собачьем питомнике? Любой пес не в состоянии выносить выше пятидесяти децибел, поэтому когда рядом кто-то начинает громко лаять, он тут же пытается его перебрехать, и через пять минут мы имеем содом. То же в тюряге. Всегда найдется какой-нибудь псих, который будет орать не переставая и заводить остальных, плюс долбаные транзисторы, включенные на полную мощность. И это еще не все.