Бей в точку - Джош Бейзел

— «Бови» и отсос, — говорю я.

«Бови» — это электронож, напоминающий шариковую ручку с металлическим наконечником и электрическим проводом сзади. Или, лучше сказать, миниатюрное стрекало для скота. Так что будь это не имя изобретателя, а производное от «bovine», было бы, наверно, больше смысла.[65]

Электронож не только режет, но и прижигает, закрывая кровеносные сосуды. (А заодно оставляет дорожку весьма уродливых обугленных швов, вот почему его не применяют на кожном покрове.) Идея в чем? Отсосать кровь из надреза и тут же прижечь открытую артерию с помощью «бови». Сделать это надо очень быстро, в долю секунды, пока снова не выступила кровь.

Я передаю отсос своему студенту — пусть лучше он выглядит как марионетка, тыча в рану эту штуковину. После его манипуляций, дождавшись появления крошечной алой капельки, я убиваю током очередной сосуд, прежде чем из него ударит струйка.

При такой скорости операция может растянуться на несколько дней, а у меня уже участились эти кратчайшие провалы сознания — что-то вроде колебаний радиосигнала. Со лба, прямиком в разрез, падают капли пота.

Наконец Френдли надоедает эта бодяга, и он начинает орудовать своим зажимом, смахивающим на иглоносые плоскогубцы. Он захватывает концы артерий, а мне остается только прикоснуться электроножом к металлу, который, пропустив ток, завершит дело. Теперь главное, чтобы его глаза не подкачали.

Но вот кровотечение остановлено. Френдли раздвигает своими плоскогубцами вязкую мембрану и захватывает новые поврежденные сосуды, которые я должен прожечь.

Френдли бросает взгляд на темнокожего медбрата.

— Значит, произносить «гей» в этих стенах не рекомендуется, — произносит он насмешливо. — Здесь все такие ранимые. Сначала следует попросить разрешение. Теперь же все решается кол-ле-ги-ально, я и забыл.

Медбрат помалкивает, и тогда Френдли обращается к моему студенту:

— Вам известно, что значит «коллегиальная медицина»?

— Нет, сэр, — отвечает тот.

— Это значит отпахать десять лишних часов в неделю. Разумеется, неоплаченных. Будь готов, дружище.

— Да, сэр, — соглашается мой студент.

Френдли снова поворачивается к медбрату:

— А можно произнести здесь слово «черный», или я должен подыскать ему замену? — Следует короткая пауза. — Как вам такой вариант: «Мастер своего дела, некогда именовавшийся негром»? Так можно? Или на это тоже требуется специальное разрешение?

Должен заметить, что операционные комнаты и стройплощадки — это последние прибежища женофобов, расистов и прочих индивидуумов с синдромом Туретта.[66]Кое-кто считает, что измывательства учат человека сохранять спокойствие под давлением обстоятельств. По поведению в операционной наши социологи могли бы сделать выводы о том, какой была рабочая атмосфера в пятидесятых годах прошлого века.

— Что скажете, Скотт? — обращается Френдли к медбрату.

Тот поднимает на него холодный взгляд:

— Вы спрашиваете меня, доктор Френдли?

— Очень может быть, а зачем — сам не знаю. — Френдли швыряет окровавленный зажим в середку инструментального столика. — Хорош. Входим внутрь. — Введя пальцы в рану поглубже, он раздвигает края, как будто это набитый мелочью кошелек. Взгляду открываются ярко-красные брюшные мышцы с отчетливой белой полоской посредине. Тут мы сделаем очередной надрез, так как под ней почти нет кровеносных сосудов.

— «Мария-Иосиф» — нет, — сообщает Френдли медсестре, перешедшей к компьютеру. — Узел Вирхова[67]не просматривается, можете поверить мне на слово.[68]

Я прохожу электроножом вдоль белой полоски.

— Вы опираетесь на японские или американские разработки по лимфоузлам? — интересуется мой студент-практикант.

— Смотря где оперирую, — отвечает Френдли. — Сейчас мы разве в Японии?

— А в чем, сэр, разница? — спрашивает стоящий в отдалении другой мой студент.

— Японцы весь день охотятся за лимфоузлами, чтобы сделать превентивную резекцию, — объясняет Френдли. — Потому что в Японии социально-ориентированное здравоохранение. — Он разводит пальцами пару мускулов-близнецов. — Ретрактор, — командует он. — Мы в брюшной полости.

Операционная сестра берет со столика ретрактор, такое большое кольцо, удерживающее разрез в раскрытом положении.

Пока мы ждем, Френдли поворачивается к моему студенту, не ассистирующему в операции.

— Не волнуйся, у нас тоже скоро будет социалка. — И уже сестре: — Стейси, вы не проверите мой пейджер?

— Да, доктор, — отзывается сестра. — Где он?

— В штанах.

Взгляды всех присутствующих опускаются в одну точку. Стейси храбро похлопывает профессора по заду.

— Спереди, — подсказывает ей Френдли. Кажется, я уже говорил выше, что операционные штаны, как и рубашки, можно надевать и так, и этак. Если задний карман всегда справа, то передний, соответственно, слева, причем внутри штанов.

Стейси запускает руку в штаны и долго роется в области профессорских причиндалов. При этом она обаятельно морщит носик, поглядывая на меня.

— Тут ничего нет, — подытоживает она.

— Кто бы сомневался, — подает голос медбрат.

Раздается дружный хохот. Лоб Френдли, не закрытый маской, делается красным, потом идет пятнами. Он хватает с операционного столика ретрактор и с ожесточением всаживает в брюхо Скилланте.

— Знаете, кто вы? — спрашивает он нас. — Обыкновенные засранцы. Лучше поработайте.

И мы работаем. Какое-то время слышно только попискивание ЭКГ. Каждый «бип» для меня — как трезвон будильника после беспокойного сна длиною в вечность. У меня начинает подергивать предплечье, куда попал гной из шприца.

По крайней мере, дело движется. Мы пробираемся сквозь нагромождение кишок. Каждая петля держится на тонкой ткани, которая питает ее кровью и всем прочим. Эти петли могут перемещаться относительно друг дружки, как акулы в аквариуме, и просто размотать их, словно скрученную веревку, невозможно — приходится их переворачивать, как странички записной книжки или телефонный справочник.

— Дайте мне «обратный Тренделенбург»,[69]— просит Френдли.