Брак и мораль - Бертран Рассел

Не буду заявлять, будто я всем сердцем убежден, что все лучшее в человеческой жизни связано с сексом. Начнем с того, что наука, ни практическая, ни теоретическая, с ним не связана, да и о важной социальной и политической деятельности такого не скажешь. Побуждения, формирующие комплексные желания взрослой жизни, можно распределить на несколько простых категорий. Власть, секс и родительские чувства представляются мне источником всех человеческих деяний, помимо тех, что призваны обеспечить самосохранение вида. Из трех перечисленных сил власть первой проявляется и последней умирает. Ребенок, поскольку у него очень мало власти, снедаем стремлением получить больше. Действительно, значительная часть его поступков обусловлена этим стремлением. Другое доминирующее желание в детстве – тщеславие, стремление к похвале и страх того, что тебя отругают или лишат чего-либо. Именно тщеславие делает ребенка социальным существом и наделяет его чертами, позволяющими жить в обществе. При этом тщеславие тесно переплетается с сексом, хотя теоретически отделимо от него. Зато власть, насколько я могу судить, очень слабо связана с сексом, а любовь к власти, ничуть не меньше, чем тщеславие, заставляет ребенка учить уроки и тренировать тело. Любознательность и жажду знаний следует, думаю, рассматривать как проявление любви к власти. Если знание есть сила, то любовь к знаниям есть любовь к власти. Следовательно, наука, за исключением определенных отраслей биологии и физиологии, должна трактоваться как область вне сексуальных эмоций. С учетом того, что император Фридрих II уже почил, этому мнению суждено оставаться более или менее гипотетическим[135]. Будь он по-прежнему жив, император, без сомнения, велел бы кастрировать какого-нибудь выдающегося математика и композитора, чтобы пронаблюдать следствия в их творчестве. Полагаю, на трудах первого кастрация вовсе бы не сказалась, но вот для второго последствия были бы значительными. Убедившись, что жажда знаний является одним из ценнейших элементов человеческой натуры, мы должны заключить, что крайне важная область деятельности, если мы правы, свободна от влияния секса.

Власть также выступает побудительным мотивом в большинстве событий политической жизни (если толковать это слово в самом широком смысле). Вовсе не намереваюсь утверждать, будто великим государственным деятелям нет дела до общественного благополучия; напротив, я считаю таких персон людьми, у которых сильно развиты родительские чувства. Но, не обладая немалой степенью политической власти, они не справятся с задачами успешного политического строительства. Я знавал многих людей с возвышенным помыслами на государственных постах, и в отсутствие изрядной толики личных амбиций многие из них оказывались не в состоянии добиться поставленных благих целей. Помнится, как-то Авраам Линкольн выступил перед двумя упорствующими сенаторами, и свою речь он начал и закончил следующими словами: «Я – президент Соединенных Штатов Америки, облеченный великой властью». Трудно не согласиться с тем, что он находил некое удовольствие в данном заявлении. На протяжении всей политической деятельности человечества, полезной и вредной, ведущими силами выступали экономические мотивы и любовь к власти; попытка интерпретировать политику по Фрейду, на мой взгляд, ошибочна.

Если мы правы в том, что излагалось выше, большинство знаменитых людей, исключая творческих личностей, вовлекалось в свои деяния по мотивам, не имевшим отношения к сексу. Если воспроизводить эти деяния, если распространять их, в более скромных масштабах, на все человечество, то следует вывести из тени секса эмоциональную и страстную природу человека. Желание понять мир и стремление его изменить представляют собой величайшие силы прогресса, без которых человеческое общество обречено замереть на месте или регрессировать. Быть может, избыток счастья обернется тем, что эти устремления ослабнут. Когда Кобден хотел привлечь Джона Брайта к кампании за свободу торговли, он воззвал к личной трагедии Брайта (недавней кончине супруги)[136]. Не исключено, что без этого печального опыта Брайт не проникся бы состраданием к невзгодам других. Многих людей, как мы знаем, влекло в абстрактные поиски отчаяние, пережитое в реальном мире. Для человека, наделенного достаточной жизненной силой, боль может оказаться неплохим стимулом, и я не стану отрицать того, что, случись нам всем обрести полное счастье, мы не захотим сделать его еще полнее. Но не могу признать, будто обязанность человека состоит в том, чтобы причинять боль другим ради какой-то эфемерной пользы. В девяноста девяти случаях из ста боль скорее погубит, а в сотом случае надежнее довериться естественным потрясениям, которые не менее болезненны. Пока существует смерть, будет и горе, а пока есть горе, ни на единый миг долгом человеческого существа не может стать его усугубление, вопреки тому обстоятельству, что отдельные выдающиеся личности сумели каким-то образом возвыситься над своими бедами.

В ходе нашего обсуждения мы пришли к ряду выводов – как исторических, так и этических. С исторической точки зрения стало ясно, что сексуальная мораль в том виде, в каком она существует в цивилизованных обществах, возникла из двух самостоятельных источников: с одной стороны, это желание добиться определенности в вопросе отцовства, а с другой стороны, это аскетическая убежденность в греховности секса за исключением тех случаев, когда половая близость необходима для продолжения рода. В дохристианские времена она опиралась, а на Дальнем Востоке вплоть до наших дней опирается на первый источник – конечно, за вычетом Индии и Персии, признанных, судя по всему, центров распространения аскезы. Стремление удостовериться в отцовстве неведомо, разумеется, тем отсталым народам, которые не осознают причастность мужчин к деторождению. У них, пускай мужская ревность и накладывает на женское поведение некие ограничения, женщины в целом свободнее, чем в ранних патриархальных обществах. Очевидно, что переход от одного этапа общественного развития к другому происходил отнюдь не гладко, а ограничения женских свобод оказались насущно важными для мужчин, которые наконец заинтересовались ролью отцов собственных детей. На этом этапе сексуальная мораль предусматривалась только для женщин. Мужчине возбранялись связи с замужними женщинами, но в остальном он был сам себе хозяином.

С пришествием христианства появился новый мотив – желание избежать греха; моральные нормы, хотя бы теоретически, сделались одинаковыми для мужчин и женщин, но на практике внедрение этого учения нередко оборачивалось большей свободой для мужчин и меньшей для женщин. Ранняя сексуальная мораль имела выраженную биологическую цель, была призвана обеспечить подрастающему поколению покровительство обоих родителей, а не кого-то одного, хотя бы в первые годы жизни. Данная цель постепенно растворилась в христианской теории, однако сохранялась в христианской практике.