История морских разбойников - Иоганн Вильгельм Архенгольц

Когда образовались древние государства, соседство могущественной Ассирии, Персии и Египта не изменило нравов этих детей пустыни. Аравитянин, страстно любя свою независимость и не зная нужд, которых удовлетворение так дорого, презрел блеск и остался на воле. Племенная организация и почти праздная жизнь особенно располагали его к мистическим созерцаниям, когда дух человеческий, скинув вещественные узы, с восторгом блуждает в мире мечтаний. Счастливый своей беззаботностью, имея постелью цветы Йемена под лазоревым пологом, а зрелищем бесконечные красоты пространства и неба, он засыпал, убаюкиваемый своей бродячей мыслью, без заботы о прошедшем дне, без помышления о завтрашнем. Когда позже походы Александра бросили далеко в Азию отблеск греческой образованности, Аравия, казалось, отступила глубже в пустыню, чтобы избегнуть прикосновения этой образованности, и орлы римские остановились у ее пределов.

Но события прошедшего не должны были оставаться без влияния на развитие народа, в котором скрывалось зерно необъятного будущего. Караваны выходцев, гонимых ужасом чуждого владычества, сошли однажды с высоких стран Азии и явились на земле Аравии искать убежища для своих изгнанных богов и отечества для себя. Эти племена принесли с собой предания родины взамен гостеприимства пустыни и нашли братский прием. Простые люди, давшие им место, с восхищением прислушивались к рассказам о земле далекой; вид остатков неизвестной роскоши открыл им новые нужды и они поняли тогда, что можно сражаться и за что-нибудь другое, кроме владения колодцем в пустыне, или за пастбище, открытое в сгибе двойного пригорка. Кочевое племя смотрело с восхищением на дочерей изгнанников; наивные радости первоначального брака сблизили посредством симпатических связей тех, которые оплакивали погибшее отечество, и тех, для которых безграничный горизонт и перемена места были условиями благополучия. Годы пролетели над этим соединением и мало-помалу слили разные породы в одну, тип которой, не изменяясь, сохранился доныне.

Но из этого смешения возник нравственный феномен, задержавший развитие, которому недоставало еще единства, рождающего силы, и веры, служащей основанием единству. Идолы Персии и фетиши Индии стали в пепелище араба рядом со своими поэтическими легендами, своими таинствами то приятными, то страшными. Эти новоприбывшие веры вскоре обольстили подвижное воображение гостеприимного народа. Каменные алтари, на которых в древности приносили Господу в жертву первенцев земли и стад, были довольно просторны, чтобы на них могли поместиться изображения богов человеческих, и мало-помалу от этой порчи патриархальной веры подражатель-аравитянин перешел к заблуждениям младенчествующих народов. Все, что поражало чувства его страхом или радостью, принимало божественную призму и доставляло ему нового идола: буря, огонь, ветер, звезды по очереди становились, смотря по их действию, гениями добра или зла, перед которыми аравитянин склонялся для молитв или заклинаний. Небо и земля наполнились невидимыми существами, то благоприятными, то пагубными; невежество придало вид провидения всем таинствам природы, и слабость разума не могла спасти ума от потопления первоначальных истин.

Покорение евреев римлянами отбросило в Аравию в начале христианской эры несколько обломков древних патриархальных пород, сохранивших истинную веру. И эта религия примешалась к суеверию, внесенному выходцами Востока, и христианство, с чудесами, живой верой и мученичеством, утвердившими его на незыблемом основании, не могло найти доступа в храм, посвященный аравитянином его божествам-приемышам.

Нравы выходцев верхней Азии, перенесенные к кочующим племенам, ввели употребление городов среди пустынных кочевьев. Торговля и промышленность развились, но скоро пробудилось соперничество. Кочующие племена возненавидели те, которые окружали себя стенами, и составили наступательный союз, который повлек за собой все бедствия войны.

Так жили племена аравийские, когда Мухаммед, называемый обыкновенно Магометом, явился среди их. Этот необыкновенный человек родился в Мекке 10 ноября 571 года от Р. X. Отца его называли Абдаллой из рода Гахема, а мать Аминой. Осиротев в детстве, он наследовал только пять верблюдов и эфиопскую невольницу. Один из его дядей, Абу-Талеб, был его опекуном и направлял его наклонности и образование к торговле, прибавляя к тому упражнения воинские, весьма полезные в те времена, когда аравийские племена поминутно, ни с того ни с другого, затевали кровавые распри. Позднейшим благосостоянием своим был он обязан богатой вдове Кадидже, своей родственнице, которая, производя обширную торговлю, сначала приняла его в участники, а потом вышла за него замуж. Однако среди занятий торговлей, наблюдательный ум Мухаммеда глубоко изучал нравы своих соотечественников, понимал их ум, не имевший только случая выйти из-под спуда, и в мыслях созидал им блестящие судьбы. Избавленный своим богатством от необходимости беспрерывного труда, он часто уединялся в пещере горы Гера, где приготовлял элементы великого дела, к которому чувствовал себя призванным. Приступая к действию, он приобрел первого ученика в Кадидже и мало-помалу примирил со своими идеями невольницу Заиру, которой даровал свободу, двоюродного своего брата Али, сына Абу-Талеба, и одного из соседей, Абу-Бекра, который сделался его другом и одним из ревностнейших продолжателей его намерений.

Учение Мухаммеда было не что иное, как совершенное преобразование верований аравитян и возвращение к догмату о единстве Бога. В 622 году, после трехлетних терпеливых усилий и частного преподавания своего учения, у него набралось еще только четырнадцать учеников, но, желая нетерпеливо начать свое дело открыто, собрал он в следующем году на пиршество сорок членов фамилий Гахема и, объявив вдруг свою роль пророка, с невыразимым энтузиазмом описал будущность их, которую предчувствовал, и обещал им все сокровища земные и блаженства в будущей жизни, если согласятся принять веру его. «Господь повелел мне, – сказал он в заключение, – призвать вас на служение Ему, кто из вас хочет быть моим помощником?» Посреди молчания изумленного собрания Али, сын Абу-Талеба, четырнадцатилетний мальчик, встал один и закричал: «Я, о пророк! Кто восстанет против тебя, тому я сломаю зубы, вырву глаза, переломаю ноги, разорву внутренности. О пророк, я буду твоим наместником!»

Эта неожиданная сцена произвела странное действие на слушателей. Родственники Мухаммеда разделились: одни, очарованные красноречием оратора, подумали, что Господь выразил свою волю устами ребенка, и приняли сторону пророка, другие с шумом покинули зал пиршества и распустили в Медине слух, что Мухаммед лишился ума. Дошло наконец до того, что после сильных, но тщетных убеждений Кадиджи развестись, старшины города прибегнули к угрозам, потом к преследованиям. Мухаммед и его приверженцы были изгнаны, главы его племени единогласно приговорили его самого к смерти, и если бы ему не удалось укрыться бегством от ожидавшей его участи, арабы, быть может, остались бы навсегда в маленьком уголке света, служившем им колыбелью.

Преследования порождают сопротивление, и им был обязан Мухаммед множеством сектаторов, которых, может быть, не скоро склонили бы убеждения. Новая религия его основалась на яростной войне против диссидентов. Успехи, несмотря на несоразмерность борьбы, сначала разделились, но если лжепророк не всегда торжествовал силой оружия, то делал вернейшие успехи своей щедростью и великодушием в отношении противников. По причине беспрерывных неприязненных действий против арабов, продолжавшихся более двадцати лет, он истощил свое достояние и потому бросился на жидов, полонил их и овладел их сокровищами. Обеспечив таким образом надолго свое благосостояние, он быстро вознесся до апогея своей славы, стал обращаться с владыками Востока и Запада как с равными, именем своим и во имя Бога отправлял послов к царю персидскому, императору римскому, владыке коптов, царю абиссинскому и к другим владыкам народным. «Многие из них, – говорит Абу-эль-Феддах, его историк, – с почтением принимали его послов и обращались к исламизму». Недолго спустя Мухаммед овладел Меккой, опрокинул идолов, уничтожил древнюю веру и обратил город этот в свою столицу.