Пески Марса - Артур Кларк

Он вернулся к фронтиспису и мысленно перенесся в прошлое — больше чем на двадцать лет назад. Здесь был изображен «Прометей» в ожидании судьбоносного мгновения; где-то в толпе, чуть левее, стоял он, молодой человек, еще не приступивший к делу своей жизни. Молодой человек, которому был вынесен смертный приговор, о котором он тогда еще не знал.

Профессор Алексон подошел к окну. Пока горизонт не слишком сильно заслоняла городская застройка, и он надеялся, что еще долго сможет любоваться рассветом, глядя на горы, поднимающиеся к небу в двадцати пяти километрах от города.

Была полночь, но белое сияние, исходившее от величественных пиков, озаряло все вокруг с ясностью дня. Над горами сверкали звезды, и их неугасимый свет до сих пор казался ему незнакомым и странным. А еще выше…

Профессор Алексон запрокинул голову и, полуприкрыв глаза, стал смотреть на ослепительно-белую планету, на которую ему уже никогда не суждено было ступить. Сегодня она светила особенно ярко, потому что почти все Северное полушарие закрыли белые облака. Хорошо видны были только Африка и Средиземноморье. Он помнил, что за этими облаками сейчас зима, и хотя отсюда, с расстояния в четыреста тысяч километров, они кажутся такими красивыми, для людей, обитающих на севере планеты, облака эти выглядят унылыми и серыми. Зима, лето, осень, весна — здесь они не означали ровным счетом ничего. Все это он оставил позади, заключив свою сделку. Сделка была нелегкая, но справедливая. Он расстался с волнами и облаками, с ветрами и радугами, с синим небом и долгими летними сумерками. Взамен он обрел бесконечную ссылку.

Все эти годы он не забывал бесконечные споры с Мак- стоном, Коллинзом и всеми остальными — споры о ценности космических полетов для человечества. Некоторые их предсказания сбылись, другие — нет, но если говорить лично о нем, то все оказалось верно на сто процентов. Мэтьюз был прав, когда давным-давно сказал, что о самых грандиозных преимуществах, которые могут принести космические полеты, пока никто не догадывается.

Больше десяти лет назад кардиологи определили, что жить Алексону осталось три года, но его спасли потрясающие открытия, сделанные медиками на лунной базе. При низкой силе притяжения, когда человек весил меньше пятнадцати килограммов, сердце, которое на Земле давно бы отказало, на Луне могло биться еще много лет. Не исключалась даже такая возможность — почти пугающая, если задуматься о ее социальных последствиях, — что продолжительность жизни на Луне в сравнении с Землей могла оказаться больше.

Гораздо быстрее, чем кто-либо смел надеяться, астронавтика начала приносить потрясающие, порой неожиданные дивиденды. Здесь, в полукруге лунных Апеннин, в первом из городов, выстроенных за пределами Земли, счастливо жили пять тысяч изгнанников, спасенных от смертельной гравитации родной планеты. Со временем они многое перестроят — уже теперь кедровая аллея вдоль Мэйн-стрит была символом той красоты, которой предстояло родиться здесь в грядущие годы. Профессор Алексон надеялся, что он доживет до того дня, когда под новым, еще более грандиозным куполом будет разбит парк. Строительство этого купола уже шло полным ходом в пяти километрах к северу.

По всей Луне снова кипела жизнь. Тысячу миллионов лет назад она вспыхнула здесь и погибла; на этот раз она не должна была умереть, потому что стала частью великого потока, который через несколько веков должен был хлынуть на далекие планеты.

Профессор Алексон прикоснулся к лежащему на подоконнике обломку марсианского камня, который ему много лет назад подарил Виктор Хассел. Когда-нибудь, при желании, он сможет отправиться на эту странную маленькую планету; скоро, совсем скоро построят корабли, которые смогут добраться до Марса всего за три недели, когда эта планета будет находиться в ближайшем к Луне положении. Однажды Алексон уже сменил одну планету на другую; он сделает это снова, если ему надоест смотреть на недостижимую Землю.

В тюрбане облаков Земля прощалась с двадцатым веком. В озаренных светом город ах мира, по которому странствовала полночь, люди ждали первого удара часов, который должен был навсегда унести их из старого года и старого столетия.

Такого столетия прежде не было никогда, и вряд ли вновь могло наступить такое. Одна за другой взрывались древние плотины, исчезали последние границы воображения. На заре столетия человек готовился к покорению воздуха; а когда век пошел на убыль, человек уже собирался стартовать с Марса к иным мирам. Только Венера все еще сдерживала натиск, поскольку еще не было создано корабля, который смог бы преодолеть конвекционные вихри, бушующие в промежутке между освещенным Солнцем полушарием и тьмой ночной стороны. Радары, пробивавшие своими лучами плотную завесу облаков, показывали, что всего в восьмистах километрах лежат континенты и моря — именно Венера, а не Марс стала величайшей загадкой Солнечной системы.

Провожая уходящий век, профессор Алексон не чувствовал сожаления: будущее было наполнено чудесами и обещаниями. Вновь гордые корабли отплывали к неведомым землям, неся с собой зерна новых цивилизаций, которым было суждено превзойти прежние. Стремление к новым мирам должно было разрушить все путы, все яды, которыми была удушена и отравлена половина столетия. Барьеры были разбиты, и люди обрели возможность направить свою энергию к звездам, вместо того чтобы убивать друг друга.

От страхов и несчастий Вторых Темных Веков, освободившись — о, только бы навсегда! — от теней Бельзена[30]и Хиросимы, мир шел к своему самому прекрасному рассвету. Пройдет пять столетий — и наступит новое Возрождение. Заря, которая разгорится над Апеннинами в конце долгой лунной ночи, станет прекраснее века, в котором она сейчас зарождалась.

— Значит, первый раз наверху? — спросил пилот, лениво откинулся в кресле и заложил руки за голову с беспечностью, которая не внушила бодрости пассажиру.

— Да, — сказал Мартин Гибсон, не отрывая глаз от хронометра, отсчитывающего секунды.

— Так я и думал. Вы никогда это правильно не описывали. И почему люди пишут такую чушь! Вредит делу.

— Простите, — ответил Гибсон. — Мне кажется, вы говорите о моих ранних рассказах. Тогда еще не было космических полетов. Мне приходилось выдумывать.

— Может быть, может быть, — проворчал пилот. (На приборы он и не смотрел, а до пуска оставалось две минуты.) — Наверное, занято лететь самому, когда вы столько раз об этом писали?

Гибсон подумал, что вряд ли он сам выбрал бы именно это слою, но точку зрения пилота он понимал. Десятки его героев — и положительных, и отрицательных — зачарованно смотрели на безупречную секундную стрелку, ожидая, пока ракета рванется в бесконечность; а теперь (как всегда бывает, если ждешь достаточно долго) реальность нагнала вымысел. Всего через девяносто секунд это ждет его самого. Ничего не скажешь, занятно. Так сказать, справедливо с литературной точки зрения.