Женщина с глазами кошки - Алла Полянская

Но машина стоит. Я медленно иду к ней — надо прямо сейчас решить все вопросы раз и навсегда, за меня этого никто не сделает. Нас должны оставить в покое! Я скажу, что выдам всю историю прессе, что уговорю Брекстона и Джейка, и те поддержат меня, что даже подкачусь к Мерион, и миссис Хиксли будет судиться со спецслужбами до посинения, я… Я просто хочу, чтобы она уехала. Ведь если сейчас ей придет в голову вызвать подмогу, наш дом превратится в бедлам, а тете Розе нужен покой.

— Бартон, чего остановилась? Ворота открыты. Дорогу забыла, что ли?

Она ничего не говорит. Склонилась на руль, и плечи ее вздрагивают. Что это, новая ловушка?

— Ну, ты чего раскисла, Бартон?

Открываю дверцу и заглядываю в салон. Керстин плачет тяжело и безутешно, и все мои ядовитые слова и зловещие намерения испаряются. У нее, похоже, нервный срыв. Наверное, обидно, что я навешала ей, потому что она ведь обученный специальный агент, а я — так, самоучка.

— Идем в дом, Бартон. Чего расклеилась? Не реви. У тебя против меня не было ни одного шанса. Хотя ножи ты бросаешь классно, честное слово. Все панели мне попортила, а это ж семейная реликвия, не что попало… Не плачь, Бартон, нос распухнет. Когда я плачу, у меня распухает, точно. Заходи.

Я усаживаю ее в кресло, Эд несет воду с бренди. Бартон пьет, зубы ее стучат о стекло стакана. Кровь сочится из ран, и мне надо бы перевязать ее. Ну, это уж как водится.

— Пошли, тебе надо прилечь. Сейчас вымоешься, выдам тебе чистую одежду, обработаю раны, вколем антибиотик — иначе воспаление начнется… Вот, давай сюда.

Она покорно идет за мной, я сдираю с нее одежду, пихаю под душ. Мои силы на исходе, но я должна подремонтировать ее.

— Теперь совсем другое дело. Выпей капли и усни. Завтра будешь как новая. А я тоже пойду прилягу, как-то мне нехорошо. Зови, если что.

Керстин молчит и как-то странно смотрит на меня.

— Дай мне фотографию.

— Держи. Чего она тебя так зацепила? Тоже мне, архив…

— Ты не понимаешь.

— Где уж мне! Хотя, если ты еще помнишь, это мои, так сказать, семейные фото. Чего я в них не понимаю?

— Девушка, что справа…

— Ну, вижу, и что? Тоже мне, артефакт нашла.

— Это моя мама.

Если бы сейчас небо упало на землю, я бы, ей-богу, даже не заметила.

Мне приятно просыпаться в этой кровати. С тех самых пор, как мы вернулись в дом после смерти старухи Левин. А до того мы с тетей Розой жили в Бруклине, снимали там квартиру. О, тот район — просто сказка, рассказанная ночью.

Денег было мало, но небольшая квартирка, которую мы сняли, нас устраивала — мы были свободны. Правда, тетя Роза не нашла другой работы, кроме как уборщицей офисов. Но работа была ночная, и мы ее очень быстро вдвоем делали. Днем-то я продолжала ездить в школу Рузвельта — за нее было заплачено наперед. Только теперь я ездила на метро и была одна — по крайней мере, мне так казалось.

Бруклин — район особый, и ночью там лучше не ходить. Но напугали ежа голым задом! Я приехала из страны, где и днем-то ходить стремно — подростки, сбиваясь в микрорайонные банды, могли и убить чужака. Впрочем, здесь то же самое, но банды организовывались по признаку цветовой гаммы. Правда, никто не подозревал, что белая девочка в состоянии за себя постоять.

Это случилось в феврале, а февраль в Нью-Йорке такой же гадкий, как и в России. Холодно, ветер лезет под подол, лупит в лицо; снег колючий, капиталистический. А вот ниггер, который невесть откуда появился передо мной, вообще из разряда чудес природы. Ниггер в снегу — глупость какая-то.

— Давай сюда деньги, сучка.

Я молча заехала ему по голове сумкой с консервами, которые несла из супермаркета. Он пошатнулся, несколько запоздало закрылся рукой, и я ударила его каблуком в колено, а когда мерзавец упал, добавила ногой в пах и в морду. На душе сразу стало светло и спокойно.

— Плохая девочка! Шатается по улицам и неполиткорректно лупит несчастных угнетенных афроамериканцев. Где твоя толерантность, интернационалистка несчастная?

Гарольд. Я почти не вспоминала о нем.

— Что ты здесь делаешь?

— Просто проезжал мимо. Гляжу — ты.

А, понимаю, следил за мной. Все время, что мы тут, за нами кто-то следил — кто-то из них. Хорошо, что тетя Роза этого не знает.

— Так и поезжай дальше. Я тороплюсь, да и холодно мне стоять.

— Могу тебя подвезти.

— Перебьюсь.

— Конечно. Просто окажи мне любезность.

Насмешничать вздумал? Нет, непохоже. Поэтому все-таки сажусь в его машину. В салоне тепло, и я, поставив сумку на пол, пытаюсь отогреть руки. Недавно посеяла перчатки, а купить другие… Ничего, тетя Роза уже вяжет новые, а пока пальцы, ясен хрен, мерзнут.

Гарольд берет мои ладони в свои и дышит на них. Его дыхание такое горячее… Я не вспоминала о нем. Ну, почти не вспоминала.

— Вам надо вернуться к Софии Михайловне.

— Нет.

— Понимаю. — Его глаза так близко. — Упрямая девчонка, ты не умеешь прощать людям их ошибки! София была не права, когда так обращалась с тобой. Но она уже поняла свою ошибку и ужасно о ней сожалеет.

— Тебя послала старуха Левин?

— Да ты что! Если б узнала, что я приехал сюда и говорю тебе такое, точно бы меня в Гудзоне утопила, собственноручно. Просто я… привязан к ней. Хоть она, конечно, старая отрава, зато не скрывает своей вредности, а такое чего-то да стоит.

— Мне все это неинтересно.

— Вам надо к ней вернуться, она очень одинока. И любит Розу. Собственно, тебя тоже любит, просто поняла это слишком поздно. Неужели ты настолько упряма? Так нельзя.

— Да мне чихать. Я не хочу туда возвращаться.

— Неужели здесьтебе лучше?

— Лучше. Никто не приказывает мне идти к гостям, когда хочу играть в лото. Никто не лезет в мои дела. Никто не повышает голос на тетю Розу. Я делаю то, что считаю нужным, и не нуждаюсь в опеке вашей родни — по крайней мере, в такойопеке. Я до сих пор не еврейка и никогда ею не буду, а вам всем это тяжело дается. Но я — взрослый человек и сама знаю, что для меня лучше.

— Ты свою речь наизусть выучила?

— У меня достаточный словарный запас, чтобы не учить наизусть то, что собираюсь сказать. Ясно?

— Плохая девочка.

Он наклоняется ко мне, и я ощущаю его теплые поцелуи — и мне хочется, чтобы так было вечно. Но Гарольд не должен ничего понять.

— Вы с Розой всегда будете членами нашей семьи, нравится тебе это или нет. Как ты думаешь, отчего, живя в таком районе, ты сегодня впервые стала жертвой грабителя?