Гигиена убийцы. Ртуть - Амели Нотомб

Медсестра промолчала.

– О чем вы думаете, Франсуаза?

– Думаю, что вы много говорите.

– И какой вывод вы из этого делаете?

– Что вам это очень нужно.

– Так и есть. В этом доме я ни с кем не разговариваю. Я могла бы, если б хотела. Когда я с вами, я чувствую, что мой язык свободен, – другого слова не подобрать. Опять вспоминается «Граф Монте-Кристо»: когда два узника встречаются после долгих лет одиночества, они говорят, говорят и не могут наговориться. Они по-прежнему в заточении, но как бы уже наполовину свободны, потому что каждый нашел друга, с которым можно поговорить. Слово освобождает. Удивительно, не правда ли?

– В иных случаях бывает наоборот. Есть люди, которые подавляют вас своим словоизвержением: возникает тягостное чувство, будто их слова связывают вас по рукам и ногам.

– Такие люди не говорят, а болтают. Я надеюсь, что вы не из их числа.

– Вас мне больше нравится слушать. Ваши рассказы – как путешествия.

– Если так, то это всецело ваша заслуга. Хороший слушатель располагает к откровенности. Если бы я не видела в вас дружеского участия, мне бы не хотелось рассказывать. У вас редкий талант – вы умеете слушать.

– Не мне одной понравилось бы слушать вас.

– Возможно, но другие не слушали бы так хорошо, как вы. У меня очень странное чувство, когда я с вами, – я чувствую, что я есть. А без вас меня как будто нет. Я не могу это объяснить. Надеюсь, что я никогда не поправлюсь. Ведь когда я буду здорова, вы перестанете приходить. И меня больше не будет.

Медсестра, глубоко тронутая, не нашлась что ответить. Они долго молчали.

– Вот видите: даже когда я ничего не говорю, мне кажется, что вы меня слушаете.

– Так оно и есть.

– Франсуаза, могу я обратиться к вам с одной очень странной просьбой?

– Какой же?

– Тридцать первого марта мне исполнится двадцать три года. Вы сделаете мне чудесный подарок, если к этому дню я еще не поправлюсь.

– Замолчите, – поспешно ответила молодая женщина, опасаясь, что их подслушивают.

– Очень прошу: я хочу быть больной в день моего рождения. Сегодня четвертое марта. Устройте это.

– И не просите, – ответила медсестра нарочно громко на случай, если стены имели уши.

Франсуаза Шавень зашла в аптеку, потом вернулась в больницу. Много часов она провела в раздумьях, сидя в своей комнатке. Ей вспомнилось, что Капитан просил директрису прислать медсестру без очков, – теперь было ясно почему: чтобы больная не увидела свое отражение в стеклах.

Ночью, засыпая, она подумала: «Я действительно хочу ее вылечить. И поэтому, Хэзел, ваше желание исполнится так, как вы не смели и мечтать».

Каждый день после обеда медсестра отправлялась на Мертвый Предел. Сама себе не признаваясь, она ждала этих визитов с таким же нетерпением, что и Хэзел.

– Я не удивлю вас, Франсуаза, если скажу, что вы моя лучшая подруга? Вы, может быть, думаете, что это само собой разумеется: ведь другого женского общества, кроме вас, у меня здесь нет. И все же с самого детства я не имела подруги, которая была бы мне так дорога, как вы.

Не зная, что сказать, медсестра ограничилась избитой фразой:

– Дружба – это очень важно.

– Когда я была маленькой, я ценила дружбу превыше всего. В Нью-Йорке у меня была лучшая подруга, ее звали Кэролайн. Я боготворила ее. Мы были неразлучны. Смогу ли я объяснить взрослому человеку, какое место она занимала в моей жизни? В ту пору я мечтала стать балериной, а она – выиграть все на свете конные состязания. Ради нее я занялась верховой ездой, а она ради меня – танцами. Я держалась на лошади так же бездарно, как она делала антраша, зато мы были вместе, к чему и стремились. Летом я проводила каникулы в горах, а она у моря – этот месяц друг без друга казался нам пыткой. Мы писали друг другу письма, каких не сочинили бы и влюбленные. Чтобы выразить, как она страдает от нашей разлуки, Кэролайн однажды даже вырвала целиком ноготь с безымянного пальца левой руки и приклеила его к своему письму.

– Фу!

– С шести до двенадцати лет наша дружба была для меня всем на свете. Ну а потом от моего отца отвернулась удача, и нам предстояло покинуть Нью-Йорк. Когда я сказала об этом Кэролайн, разыгралась настоящая драма. Она плакала, кричала, что уедет со мной. Целую ночь мы резали друг другу запястья, чтобы стать кровными сестрами, давали безумные клятвы. Она молила своих родителей помочь моим – конечно же, тщетно. В день отъезда я думала, что умру. Но, к несчастью, не умерла. Когда корабль отходил от пристани, нас связывала традиционная бумажная лента. Она разорвалась – и я ощутила такую невыразимую боль, словно мое тело разломилось пополам.

– Если, несмотря на разорение ваших родителей, она по-прежнему любила вас, значит это была настоящая подруга.

– Подождите. Послушайте, что было дальше. Мы начали обмениваться пламенными письмами. Рассказывали друг другу обо всем. «Расстояние не помеха, когда любишь так сильно», – писала она. Но со временем ее письма становились все более скучными. Кэролайн бросила балет и занялась теннисом с некой Глэдис. «Мне сшили точно такой же костюм, как у Глэдис… Я попросила парикмахера сделать мне стрижку, как у Глэдис…» Мое сердце леденело, когда я читала это. Дальше было еще хуже: она и Глэдис – обе влюбились в некоего Брайана. После этого тон писем Кэролайн резко изменился. От пылких и трепетных признаний она перешла к откровениям типа: «Брайан вчера смотрел на Глэдис целую минуту, не меньше. Не понимаю, что он в ней нашел: она уродина и у нее толстый зад». Мне было неловко за подругу. Чудесная девочка превратилась в стервозную самку.

– Это половое созревание.

– Наверное. Но я ведь тоже выросла, однако не стала такой, как она. Вскоре ей уже больше нечего было мне сказать. С четырнадцатого года я не получала от нее писем. Я пережила это как утрату близкого человека.

– В Париже вы наверняка нашли других подруг.

– Ничего подобного. Если бы мне и встретилась новая Кэролайн, я не позволила бы себе к ней привязаться. Как я могла верить в дружбу после того, что произошло? Моя избранница изменила всем нашим клятвам.

– Это печально.

– Хуже того, своим предательством Кэролайн перечеркнула шесть славных лет нашей дружбы. Словно их и не было.

– Как вы непримиримы!

– Вы бы поняли меня, если бы сами такое пережили.

– В самом деле, так дружить мне ни с кем не довелось. У меня есть подруги детства, время от времени я с удовольствием вижусь с ними. Не более того.

– Как странно: я на семь лет моложе вас, но у меня такое впечатление, что вас жизнь пощадила, а меня изломала. Впрочем, что мне теперь былые страдания, когда у меня есть лучшая на свете подруга – вы.

– По-моему, вы слишком бросаетесь своей дружбой.