Воин любви. История любви и прощения - Мелтон Дойл Гленнон

Я говорю, что, несмотря на весь страх, горжусь собой – такой, какова я есть. Потому что наконец мне стало понятно, что я – не отброс общества, а глубоко чувствующий человек в жестоком мире. У нас есть выбор: мы можем быть либо идеальными и вызывающими восхищение, либо реальными и любимыми. Нам нужно решить. Если мы выбираем совершенство и восхищение, нам придется отправить в мир своих представителей. Это безопасный, но очень одинокий вариант. Я рассказываю, что сама выбрала реальность и любовь, хоть это и рискованно. Чтобы меня полюбили, я должна позволить узнать себя, а для этого придется выходить в реальный мир самой, выпустить свое истинное «я». Это больно, но еще тяжелее ощущение, что тебя никто и никогда не узнает. Боль от неузнанности – единственная, которую невозможно вынести.

«Спасибо, что пригласили меня», – заканчиваю я.

Я поворачиваюсь, спускаюсь со сцены и выхожу в ярко освещенный пустой вестибюль. Сестра каким-то чудом уже оказывается там. Она обнимает меня и говорит:

– Ты сделала это! Не могу поверить, что ты сделала это! Ты была такой красивой, такой настоящей, такой сильной! Они все встали! Они устроили тебе овацию стоя! Ты убежала слишком быстро и не видела этого.

Она прижимает меня к себе, и у меня начинает кружиться голова от выброса адреналина, от чувства облегчения и любви. Сестра обнимает меня, и я понимаю, что слушатели устроили овацию стоя истине. Они захотели услышать истину и поняли ее.

– Пошли, – говорит Аманда. – Нам надо что-нибудь съесть.

Сестра берет меня за руку, и мы направляемся к выходу. И тут мы слышим голос сзади:

– Гленнон! Гленнон! Подождите!

Мы оборачиваемся и видим седую женщину, которая спешит к нам. Подойдя, она говорит:

– Спасибо, что подождали меня. Я только что слушала ваше выступление. Вы были прекрасны! В программе я увидела, что вы из Неаполя. Я когда-то жила там и точно знаю, в какую церковь вам нужно пойти. В каком районе вы живете?

Я отвечаю. Лицо женщины светлеет.

– Запишите этот адрес. Это ваше место. Церковь находится всего в двух кварталах от вас. Это то самое место, о котором вы говорили. Там вы сможете быть человечной в полной мере.

– Отлично! Спасибо! – восклицаю я, но в глубине души думаю: «Ни за что на свете!»

На следующий день я возвращаюсь домой. Я медленно еду по своему району, осматриваясь вокруг. На углу, мимо которого я проезжала сотни раз, стоит церковь. Она ярко освещена и выделяется на фоне вечернего неба. Я выхожу из машины, чтобы посмотреть. Белый шпиль выше самой высокой пальмы поблизости. Я ощущаю острое, непреодолимое желание войти. Я вижу золотой свет, пробивающийся сквозь окна. Мне кажется, что за этими окнами скрывается теплая комната с мерцающими свечами. Там Мария ждет уставших ночных путников. Может быть, там я смогу снять туфли и почувствовать мягкий ковер под ногами. На парковке нет других машин. Мне кажется, что церковь, где нет людей, будет единственной безопасной церковью для меня. Но я не вхожу, потому что не могу рисковать – а вдруг меня снова пригласят в официальный кабинет. И я еду домой, разбираю вещи, залезаю в постель со своим компьютером и начинаю изучать соседнюю церковь.

Судя по интернет-сайту, эта церковь вполне безопасна, но мне нужно точно знать все ее тайные правила. В следующее воскресенье во время службы я медленно проезжаю мимо церковной парковки, изучая листовки на бамперах машин прихожан. Я вижу политические листовки обеих партий. Вижу листовки, посвященные охране окружающей среды и мирному сосуществованию. Я не вижу ни одного неприятного для меня лозунга, поэтому решаю попробовать.

В следующее воскресенье мы вместе с Крейгом идем в эту церковь. Нас встречают доброжелательные седые дамы в костюмах и туфлях на высоких каблуках. С улыбкой они вручают нам церковную литературу и провожают в зал. Крейг направляется к скамье, расположенной подальше от алтаря, но я качаю головой и смело иду вперед. Крейг неохотно следует за мной. Звучит орган, и первые же ноты заполняют мою душу. И вот выходит седовласый хор. Они поют старомодный гимн. Мне кажется, что мое сердце расширяется, как воздушный шарик. Оно вот-вот вылетит из тела. Я пытаюсь сохранить контроль, потому что мне не хочется слишком уж раскрываться в незнакомом месте. Мне нужно держать себя в руках. Но вот на кафедру выходит лысоватый священник и начинает проповедь. Он говорит так мягко и откровенно, что я отпускаю на волю свое сердце и слушаю с безграничным доверием.

Этот священник говорит о том, что он здесь не для того, чтобы создавать дополнительный барьер между Богом и людьми. Он – для того, чтобы все барьеры устранить. Он говорит о потребности в вере мягкой и открытой, а не закрытой и воинствующей. Он говорит о своих друзьях – мусульманах, атеистах и евреях. И каждый из этих друзей обладает мудростью, которая необходима всем. Он осуждает наших и мировых лидеров, которые тратят миллиарды долларов на войну и ни цента на миротворческие усилия. Он осуждает христиан, выступающих за налоговые льготы для богатых и ничего не делающих для бедных. Он рассказывает о бдении при свечах, на котором был накануне. Эта церемония проводилась в память чернокожего юноши, убитого во Флориде, когда он пришел к своей подружке. Эту смерть священник называет не трагической случайностью, а прямым результатом нагнетания страха и откровенного расизма. Он призывает своих белых прихожан задуматься над этой проблемой. Проповедь очень смелая. Я обращаю внимание на то, что священник никогда не использует местоимений, говоря о Боге. Для него Бог – не мужчина. А рассказывая о людях, он всегда говорит «она или он». Он очень тщательно подбирает слова, поскольку они являются частью его послания. Его язык я назвала бы «любовью». Любовь тщательна и любовь смиренна. Этот человек тщателен и смиренен. Своим голосом он поднимает на поверхность тех, о ком давно позабыли. Свобода дает ему возможность возвращаться и сражаться за тех, кто еще не обрел свободы. Последние становятся первыми – даже в тех словах, которые он выбирает. Я не вижу нигде образов Марии, но по речи священника чувствую, что божественная женственность в его церкви живет и чувствует себя в безопасности.

После службы мы с Крейгом выходим из церкви. К нам подходит женщина, на ее лице искренняя улыбка, в глазах сквозит любопытство. Я пытаюсь расслабиться. Здороваясь, я обращаю внимание на значок в форме запятой на ее лацкане. Женщина замечает мое внимание, поднимает руку, трогает значок и поясняет:

– Запятая, потому что Бог еще говорит. – О, – отвечаю я. – Да, конечно. Мы пришли в эту церковь, потому что в Трэверс-Сити я встретилась с одной женщиной, и она сказала, что это место идеально нам подойдет.

Я описываю женщину, и моя собеседница улыбается:

– Это Кэти! Она была здесь священником. Поразительная, блестящая, сильная женщина! Она была католической монахиней, а потом стала священником епископальной церкви. Знаете, она участвовала в марше Мартина Лютера Кинга. Добро пожаловать к нам. Я – Чарнли. Очень приятно познакомиться. – Чарнли указывает на священника: – А этот парень – мой муж.