Озеро скорби - Эрин Харт

Несколько раз в его голове мелькала мысль, что она могла найти кого-то еще. Если так, то стоило предупредить того несчастного ублюдка, пока еще не было поздно. Для него-то было слишком поздно, Оуэн это знал — слишком поздно возвращаться к прежней невинности. Но что сделано, то сделано, а он никогда не любил копаться в неудачах. Когда что-то заканчивалось, он забывал об этом. Он забудет и об Урсуле тоже, как только закончит с ней.

Благодаря недавно установившейся сухой погоде костер было несложно разжечь. Чарли Брейзил наблюдал, как пламя прыгало все выше и выше, поглощая разбитые им рамы, части льнотрепалки, которые он приберег для этой ночи. Вол, которого он привязал к дереву поблизости, тихо замычал, встревоженный запахом дыма. Чарли наклонился, чтобы поднять с земли чашку, и полез в карман за перочинным ножиком. Он приблизился к напуганному животному, медленно двигаясь и тихо говоря, чтобы успокоить его страхи.

— Ну-ну, все в порядке. Скоро все закончится. Просто стой спокойно.

Нервный вол топнул ногой и подозрительно посмотрел на осторожно подходящего Чарли. Он сделал на левой передней ноге животного небольшой, но весьма глубокий разрез и подставил к ране чашку, чтобы собрать хлынувшую из него кровь. Когда чашка до половины наполнилась, он отвел ее в сторону; кровь продолжала струиться маленьким ручейком вниз по ноге вола. Чарли поставил чашку на землю и полез в карман за сложенным бумажным пакетом. Он открыл его, вытащил сплющенный клубок шелковых нитей и крепко прижал к ране. Темно-коричневые глаза вола светились в лунном свете.

Чарли вернулся к костру, ощущая его жар на своем лице, груди и бедрах. Он опустил первые три пальца в кровь и прыснул теплой жидкостью в огонь, повторив это движение три раза. Капли шипели, соприкасаясь с пламенем. Чарли бормотал старый заговор:

Три через меня.

Три под меня.

Три в землю.

Три в воздух.

Три в небо.

Три в великое текучее море.

Затем он вылил оставшуюся жидкость в огонь и услышал, как он зашипел. Чарли сел, прижав колени к груди, в ожидании того, когда костер потухнет, и представил себе, что видит огни на других вершинах холмов вдали. Тем, что он сделал сегодня ночью, он обеспечит, что Урсула Даунз больше никогда не сможет причинить вред ни ему, ни кому-либо еще.

От грохота музыки в соседней комнате у Рейчел Бриско снова разболелась голова. Она посмотрела на часы; было еще рано. Лучше подождать до полуночи, тогда и вправду стемнеет. Она закрыла глаза и замерла, пытаясь успокоить мысли, цвета и формы, которые наводнили ее голову.

Ритм музыки возвращал ее к воспоминаниям о весне. Она тогда лежала в кровати в общежитии университета, первый раз в году с открытыми окнами. Проснулась она в темноте, услышав шум снаружи. Какой-то низкий гортанный звук раздался немного выше окна ее спальни. «Животное», — сначала подумала она. Затем крики стали раздаваться все чаще и чаще. Когда Рейчел поняла, что это были за крики — человеческие, а не животные — то почувствовала смущение и отвращение, а еще ее охватил озадаченный интерес. Прошло еще несколько секунд, и всё затихло. Все говорили, что это красиво, но как вообще могла быть красива вся эта борьба и вой, как у животных? У Рейчел свело живот, когда она вспомнила об испытанном тогда отвращении. Для нее так и осталось загадкой, что же заставляло мужчин и женщин желать заниматься сексом. Но хуже всего было притворство, объяснявшее все это любовью.

В восемь минут первого Рейчел встала и осмотрела комнату и все, что в ней находилось: кровать, стул, стол, сама она и рюкзак. Тут не было ничего, что могло бы кому-то что-то о ней сказать, — ни книг, ни музыки, ни картин. Только несколько предметов одежды, небольшие часы и кое-какие туалетные принадлежности, но все это влезло к ней в рюкзак. Каждую ночь ей приходилось покидать эту комнату с расчетом на то, что она никогда не вернется. И все же пока что она всегда возвращалась, не в состоянии позволить этой части своей жизни уйти, хотя, в конце концов, она должна будет это сделать.

Натянув куртку, она почувствовала в одном кармане вес бинокля, а в другом фонарика, будто чаши весов — две ее опоры во всем этом странном деле. Когда они бились ей о ноги, она ощущала себя в большей безопасности. Она проверила, нет ли кого в коридоре, а затем вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Она бы заперла ее, если бы только у нее был ключ. Она прошла через гостиную, где Триш и Сара целиком погрузились в какую-то тупую поп-музыкальную программу. Им было наплевать на то, что она делала. Это три парня из группы считали ее странной, не переставали оскорблять и, вероятно, были озадачены совершенным отсутствием с ее стороны интереса к ним. Им было неоткуда знать, что она здесь находилась по причинам, совершенно отличным от их собственных.

Она тихо сняла с вешалки свой водонепроницаемый костюм и вышла из дома через кухонную дверь, осторожно заперев ее за собой. Оказавшись снаружи, она пошла по узкой аллейке, держась поближе к краю, чтобы иметь возможность скрыться от фар любой едущей навстречу машины, хотя и была уверена, что тут никого не будет. Эта дорога ночью была абсолютно тиха. Пройдя немного по аллейке, Рейчел перелезла через большие металлические ворота, спустившись на мягкую землю, которую каждое утро и вечер взбивал копытами собиравшийся здесь скот. Она пошла по заросшей кустарником границе поля — короткая знакомая дорога через холм, пятьдесят ярдов сюда, потом тридцать ярдов туда — пока не дошла до бреши в живой изгороди. Рейчел проскользнула в нее, двигаясь уверенно, поскольку ходила по одной и той же тропе каждую ночь за последнюю пару недель.

Рейчел ощутила, как по мере ее приближения к месту назначения напряжение у нее в груди ослабло. Она думала, что тайной жизнью жить сложно, но оказалось, это до смешного легко, и она привыкла лгать людям в лицо. Наверное, это было сложнее, когда тобой двигали низменные мотивы. Рейчел ощущала себя выше всего этого, ею все-таки двигала любовь. Этот еженощный маршрут был ее собственным служением, ее личным паломничеством. Рейчел всегда удостоверялась, что никто не видит, как она выходит, и всегда возвращалась в дом до рассвета. Но недосыпание начало на ней сказываться, и она поняла, что не сможет вечно этим заниматься. Это должно было закончиться, и скоро. Возможно, сегодня ночью у нее хватит мужества сделать это. Она пыталась представить себе, что она скажет, что скажет Урсула, что они обе сделают, но не могла вообразить себе такую сцену. Впереди, за точкой этого столкновения, за этим обрывом, маячило пустое будущее. Она никогда еще не загоняла себя в такую ситуацию, и это и пугало, и возбуждало ее. Она начала признавать крошечное пламя внутри нее, которое радовалось будущему, неизвестному, опасному месту, в которое она собиралась войти.

Работать каждый день с Урсулой, изучать ее — такого шанса она себе и представить никогда не могла. Она послала запрос в фирму, даже не надеясь на место на этих раскопках, по крайней мере, сразу. Но все сложилось удачно, сначала у одного из археологов случился аппендицит как раз перед началом работ, потом ее заявление оказалось на вершине пачки, когда должны были заполнить вакансию. Лучше она и спланировать не могла, даже если бы замышляла и проектировала многие годы. Наверняка это что-то да значило.