Озеро скорби - Эрин Харт

— Я видел здесь на днях Брону Скалли, — сказал он.

— Расскажи мне о Броне Скалли, Кормак. Кажется, я видела, как она наблюдала за нами сверху, когда мы шли к их дому прошлым вечером. — Ей вспомнилось внезапное странное движение девушки у окна. — Она… с ней все в порядке?

— В порядке с головой, ты имеешь в виду? Сложно сказать. В детстве она разговаривала, но потом вдруг перестала, лет десять или двенадцать назад, я точно не помню.

Нора вернулась мыслями к Чарли Брейзилу и к тому, как Урсула бессердечно помянула Хелен Келлер. «Эта твоя маленькая подружка», — сказала Урсула. Кого еще она могла иметь в виду, как не Брону, которая не разговаривала?

— Почему человек может вот так перестать говорить?

— Большинство людей, кажется, думает, что она получила какую-то душевную травму, но это только догадки, а она не может или не хочет сказать.

— Что за травму?

Кормак заколебался, потом посмотрел в сторону.

— Как раз тогда примерно умерла ее сестра. Кое-кто считает, что Брона могла видеть, как ее сестра утопилась.

— Как ужасно.

— Никто не знает, правда ли это, Нора. Это только предположение.

Она знала по опыту, сколь неуютно Кормак себя чувствовал в сфере предположений, и не удивилась, когда он сменил тему.

— Видишь тот гравийный хребет вон там? — он указал на травяной холмик, где земля резко поднималась, а ее скалистое подбрюшье рассыпалось понизу. — Это, скорее всего, частица Eiscir Riada, о которой упоминал Майкл Скалли, — Большая дорога. Во всяком случае то, что от нее осталось.

С тех пора как Нора начала встречаться с Кормаком, она стала видеть пейзажи иначе. Она хотела увидеть то, что видел он, знать, что он знал об этих местах, ей хотелось загля1гуть буквально под «кожу» ландшафта и увидеть его вплоть до костей.

— Я рад, что тебе понравился сюрприз, — сказал он, когда они были уже дома в постели. — Жаль, что у меня не каждый день бывают для тебя такие чудеса.

Нора немного помолчала, слушая ровное сердцебиение Кормака, собираясь с силами. Она никогда не будет готова, ей придется просто открыть рот и все сказать.

— Кормак, я хочу поговорить с тобой. Я не хочу делать этого — я все откладывала, но больше не могу. Это нечестно, — она остановилась, готовя себя к его справедливому гневу. — Я не могу больше здесь оставаться, — она задержала дыхание.

Кормак молчал, лежа рядом и не двигаясь. Она вовсе не хотела вот так это все выплеснуть, без предупреждения, без подготовки. Какая же она трусиха, если даже не может посмотреть ему в глаза.

Но ответил он не одним из того мириада способов, которые она себе представляла. Кормак лишь потянулся к ней и крепче прижал ее к себе, пока она не почувствовала, как тепло его тела согревает ее.

— Я знаю, — сказал он. — Я всегда знал, что тебе придется поехать домой. Мы оба избегали этой темы. Я просто надеялся, что это произойдет скорее позже, чем раньше.

Нора слегка отстранилась и повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза, черные заводи в надвигающейся тьме.

— Как ты узнал?

— Ты не тот человек, который бросит незаконченное дело, Нора, — Кормак провел пальцем по краю ее подбородка и дальше по шее. — И я тоже.

Она посмотрела на него, ища в его глазах подтверждение того, что он и вправду не сдастся, даже когда она будет в тысячах километров отсюда и снова запутается в нитях темной паутины, которая не переставала плестись и не давала окончиться печали. Сколько бы Кормак ни уверял ее, и как бы она сама ни желала, такого доказательства не существовало.

— Не думай об этом сейчас, — сказал он. — Отдохни.

— Но ты понимаешь, почему мне придется уехать? Я хочу, чтобы ты понял. Это не из-за того, что я хочу покинуть тебя, Кормак. Нет. Это не просто ради Трионы, это ради моей племянницы, ради моих родителей…

— Я знаю, — сказал он, прижавшись своими губами к ее уху. — Ш-ш-ш…

Она почувствовала, как он обнимает ее, соединяя их двоих, по крайней мере, на эту ночь, и почувствовала себя защищенной, окруженной заботой и успокоенной. В конце концов она задремала, измотанная долгим днем, вином и избытком эмоций. Спала она глубоко и крепко, словно одурманенная.

В половине двенадцатого ночи Лайам Уард сидел и разбирал свои монеты в золотистом свете настольной лампы. Он не был серьезным коллекционером, в отличие от фанатичных дельцов, с которыми переписывался время от времени. Монеты в его коллекции были, конечно, старые — в основном английские монеты римского периода — но не такие уж редкие; ни одна из них не считалась чрезвычайно ценной. Уард любил их скорее из эстетических побуждений; он наслаждался мастерством и символизмом формы, ему нравилось ощущать вес монет в своих руках, поглаживать их поверхность, потерявшую свою рельефность от прикосновения ладоней многих поколений до него. Ему нравилось представлять себе их историю, воображать, сколько долгов уплачивалось каждой из них.

Им придется больше выяснить об участии Дэнни Брейзила в открытии Лугнабронского тайника. До всех дошли слухи, что в тайнике было больше того, что Брейзилы передали Национальному музею. Уард задавался вопросом, поделили ли Дэнни и его брат все поровну. Он почувствовал некое напряжение, когда Доминик Брейзил заговорил о ферме. Не в первый раз собственность становится яблоком раздора в семье и может стать мотивом убийства. Если Доминик заплатил брату за его долю фермы, куда исчезли деньги, когда Дэнни Брейзила засосало в болото? Но если деньги были мотивом, зачем столько возиться — разве проще было стукнуть его по голове, бросить где-нибудь его тело, и готово? Нет, метод убийства предполагал, что мотив был куда сложнее элементарной жадности. Тут были все признаки жертвоприношения, и Уард чуял в этом месть, стремление унизить.

По другой возможной — хотя и менее правдоподобной — теории, Дэнни Брейзил был павшим героем, чемпионом, чей взлет оборвался. Доктор Гейвин говорила о принесенных в жертву искалеченных или обезображенных людях, и Уарду это запомнилось. Он подумал о том, насколько серьезно некоторые здесь воспринимали хоккей. Можно было подумать, что их жизнь зависела от исхода матча. А что такое спорт по своей глубинной сути, как не род облагороженного, ритуального насилия? Увечье Дэнни Брейзила, вероятно, стоило команде победы в чемпионате, страстно желаемого кубка МакКарти… Уарда самого спорт никогда сильно не интересовал, но он думал о лицах, которые иногда видел в детстве — покрасневшие лица, обезображенные болью и гневом от того, что победа ускользнула. Спорт был более цивилизованным видом драк, которые он заменил, — ритуализированным насилием, кровавым развлечением.

Повсюду вокруг: в религии, в спорте, в политике и развлечениях — ежедневно встречались примеры того, насколько быстро можно перейти от того, чтобы тебя носили на плечах ликующей толпы — или приветствовали пальмовыми ветвями, как когда-то — к тому, чтобы тебя оскорбляли, распинали или буквально рвали на куски. Слишком уж знакома была эта модель. Жажду крови Уард понимал — человека можно было толкнуть слишком далеко за пределы разумного. Чего Лайам не понимал, так это заговора, позволившего осуществить и сокрыть зверство. Но история знала множество людей, способных все это разграничивать, совершать ужасные деяния и все же изображать из себя достойных членов общества и семьянинов.