Игра нипочем - Феликс Разумовский

– Да ты, говнюк, туфли новые завёл? – строгоспросила она и с силой шваркнула мухобойкой Николая Васильевича по голому телувыше чулок. – Вот я тебя, вот я тебя, вот я тебя… А ну, засранец, лягай!

Несчастный раб повиновался недостаточно быстро. Невыразимоунизительный толчок внёс его в комнату – так в стране амазонок злые охранницызакидывают в камеру пыток обречённого пленника. Судья рухнул животом нажелезную кровать, вокруг вскинутых рук защёлкнулись браслеты, да некакая-нибудь пластиковая фигня, а настоящие милицейские… И всё это времямассивная мухобойка охаживала его с оттяжкой по всем мягким местам, причиняявполне реальную боль, но и даруя полыхающей плоти не передаваемое никакимисловами блаженство…

– Да, госпожа… да… – шептал он, ожидая ВеликогоИскупления.

Однако властительница его дум всё не переходила к финальномуакту. А потом вдруг прекратились и удары по живому, и Николай Васильевич крепкозажмурился. Какую сладкую муку ему ещё приготовили?..

– Привет, – послышалось сзади.

Судья кое-как, едва не сбив парик, повернул голову… и увиделгостью. В спортивном костюме, решительную и прекрасную, действительно похожуюна амазонку. Одурманенный болью и страстью, Николай Васильевич перво-напервоподумал о напарнице, которую пригласила его госпожа. Отогнал пошленькуюмыслишку о добавочной плате – и решил играть по правилам.

– Госпожа… я провинился…

– Ещё как, – кивнула амазонка и, быстро подойдя ктелевизору, включила на всю катушку звук.

«Зачем?» – удивился прикованный судья и… заметил сразу двевещи.

Его грозная госпожа – та, первая, – бесформенной грудойлежала возле стены, и это была уже не игра.

А второе, и главное, – новая гостья держала в рукеантенну-«куликовку». Для тех, кто не знает: это вереница металлическихзвеньев-катушек, нанизанных на стальной тросик. Движение натяжного рычажкапревращает конструкцию в длинный хлыст, упругий и гибкий. При использованииантенны по прямому назначению её практически невозможно повредить о кусты иветки в лесу. В бою – это оружие, и очень серьёзное.

– Ты меру пресечения Брянцеву изменял? – спросилагостья и, не дожидаясь ответа, познакомила Клюева с «куликовкой». –Почему?

О-о, это была далеко не мухобойка… Рёв, стон и корчи подбодрую галиматью телевизора. Ажурные, с любовью натянутые чулочки на ногахНиколая Васильевича начали окрашиваться кровью. Простыня – мочой.

– Ну?

– Мне… – заплакал судья, – мне позвонили… ИзМосквы… Мне приказали…

– Если жить хочешь, колись, – с жуткимспокойствием велела прекрасная амазонка. – Кто позвонил, кто приказал?

Она не повышала голоса, даже чуть улыбалась, и это былострашнее всего. Корчась от ужаса, отчаяния и вселенской несправедливости,бедный Николай Васильевич принялся что-то сбивчиво объяснять… «Куликовка»прервала его на полуслове.

– Кто позвонил, я тебя спрашиваю? Кто приказал?

Ужас сделался беспросветным. На четвёртом или пятом ударесудья уже не разумом – спинным мозгом понял: всё, это конец. Вернее, тупик, изкоторого существуют только два выхода. Первый – всё рассказать как на духу. Ивторой – опять же всё рассказать, но только Высшему Судии.

Он выбрал первый вариант и стал говорить. Минут пятнадцать,наверное, пускал слюну в парик, мочу – в кровать, а кровь – на спущенные чулки.«Куликовка» время от времени подбадривала его красноречие, так что под конецисповеди от роскошного комбидреса за сто баксов остались лишь воспоминания,пара пуговок да лохмотья. Наконец судья Клюев иссяк.

– Значит, всё? – уточнила незнакомка. Выключиладиктофон… и свет в конце туннеля, забрезживший было для Николая Васильевича,обернулся прожектором встречного поезда. Страшный хлыст вновь рассёквоздух. – Ну, гад, держись…

Теперь полетели не лохмотья комбидреса – ошмётки кожи.Летели, правда, недолго – судья лишился чувств.

Амазонка прошествовала в ванную, сполоснула «куликовку»,вытерла, свернула – и закрыла за собой наружную дверь…

На улице, за рулём мощного джипа, Оксану ждал Толя Воробьёв.Они не стали друг другу ничего говорить: он вопросительно посмотрел, онаутвердительно кивнула, и джип покатил – плавно, не привлекая внимания. Обапонимали, что основательно вляпались в дерьмо. Информация, наболтанная надиктофон, была как бомба с зажжённым фитилём. Если хочешь жить, надо еёзакинуть подальше. И, естественно, анонимно…

Вот бы ещё знать заранее, какие пойдут круги!

Проснулся Песцов со странным, но явственным ощущениемперемен. Потягиваясь, подобрался к окну… Ага, вот оно что. Природа, словновспомнив, что апрель – месяц вроде весенний, решила сменить гнев на милость. Наулице светило яркое солнце. И похоже, ещё и грело. Вот так: ночьючувствительный морозец, а днём выглянешь в окно и узришь девицу с голымиикрами. Это у нас в Питере таким образом наступает весна.

Из кухни доносилось бренчание посуды. Песцов живо вообразилНадежду Константиновну, стряпающую себе манную кашку.

– Утро доброе. – Песцов вошёл, пригляделся, поймалупавшую челюсть и сморозил: – А где бабуля?..

Ибо у плиты стояла… не просто красивая, а потрясающекрасивая брюнетка. Чтобы адекватно описать её внешность, требовался словарныйзапас совсем иного порядка, нежели подвластный Песцову. Кроме банального«супер» и ещё «класс», ему ничего на ум не являлось. Впрочем, держаласькрасавица просто, без апломба, в очень даже дружественном ключе.

– Привет, Сёма, – кивнула она. – Не узнал? Нуничего, сейчас мы память тебе освежим… – И она с улыбкой распахнулахалатик, показывая бледный шрамик у груди. – Ну как? Теперь узнаёшь?

– Халатик что надо, – одобрил Песцов. – Икила не очень большая. Мои поздравления.

В отношениях с женщинами он предпочитал, чтобы всяинициатива шла от него.

– Мерси, – кивнула брюнетка, запахнула халат ипротянула красивую, породистую руку. – Меня зовут Бьянка.

Пальцы у неё были длинные, точёные, нервные, как упианистки, и такие же сильные. Песцова посетила смутная мысль насчёт поднестиих к губам, но он отмёл её и ограничился пожатием. Подельники, как-никак.Соратники. Боевые друзья.

– Очень приятно. Уж всяко лучше, чем «НадеждаКонстантиновна». Правда, в комплекте с мартини было бы вдвойне приятней… –проговорил он и, кинув взгляд на кастрюлю, невольно сглотнул.

Какая манная кашка? Кастрюля была вместительная, из-подкрышки сказочно благоухало.

– Э, Сёма, что ты знаешь о Надюше? – вздохнулаБьянка. – Это была такая женщина, такой большой души человек. Когда-то онамне здорово помогла. И… не томись, давай подсаживайся к столу. Прошу, макароныс сыром. Как ты любишь.