Бастард фон Нарбэ - Наталья Игнатова

Определенно, нынешний поход монастыря был спланирован очень удачно.

У священника не может быть никакой собственности, и, воспользовавшись своими деньгами, Лукас совершил преступление. Однако это преступление даже сравнить нельзя было с дезертирством, а именно дезертирство стояло в плане действий следующим пунктом, при условии, что ни «пасынки» ни церцетария не найдут тех, кто отправил письмо.

Покинуть монастырь, как только завершится поход. Лететь на Сингелу на любой контрабандистской явае. Лучшие охотники за контрабандистами и лучшие контрабандисты необходимы друг другу и поддерживают отношения, а коль скоро в Империи нет охотника лучше, чем Аристо, круг его знакомств даже шире, чем у других рыцарей.

С яваей проблем не будет. С тем, чтоб добраться до Сингелы, минуя все кордоны — тоже. Ну, а там уж остается только молиться, чтоб закончить с делами до конца отпуска. А поскольку это невозможно — заранее записать себя в дезертиры, и уходить из монастыря без предупреждения, ни с кем не прощаясь.

Отцу будет больно, но они оба взрослые люди, и оба видят: обстоятельства сложились так, что любой выбор причинит боль. Причем, обоим. Так что отец поймет, хотя, конечно, не простит. А вот Март…

По отношению к Марту, уйти, не сказав ни слова было нечестно и некрасиво.

Но тоже правильно.

Март решит, что его предали, и может подумать, что все, чему учат монастыри — ложь, раз даже самый близкий человек оказался предателем. Однако если так случится, исповедник вправит ему мозги, и, скорее всего, стресс вкупе с исповедью вынудят Марта принять, наконец, решение и покаяться в том грехе, который он скрывает уже почти полгода. Сам Лукас так и не нашел способа достаточно деликатно расспросить ведомого. Духовная близость, взаимная привязанность в этом случае были, увы, помехой, а не подспорьем. Но что-то Март уже должен был понять. Например, то, что каков бы ни был грех, после соответствующей епитимьи в монастыре простят все. Все, что можно вообразить, включая убийство мирянина. Прощения нет лишь псионикам, киборгам и пиратам, а Март уж точно ни то, ни другое и ни третье. Не так давно он расспрашивал о псиониках, и Лукас с сожалением отметил, что ведомый полон предубеждений, и ставит псиоников на одну доску с пиратами и киборгами.

Как, впрочем, большинство людей. Ну да ладно.

Зная Марта, Лукас предполагал, что, занятый осмыслением собственного греха, тот попутно проведет разбор и его преступления. Стремление подражать командиру полезно, когда Март подражает не ведущему, а сложившемуся в воображении образу ведущего. Идеальному. Ну, а как же, разве Аристо может не быть идеальным?

Март полагает, что Лукас сначала думает, а уж потом делает. Даже в бою.

Этому неплохо было бы научиться.

Март хочет быть таким же, поэтому, прежде чем окончательно клеймить и проклинать, еще не раз подумает. А поскольку парень он умный, наверняка поймет, что Лукас своим молчанием избавляет его от множества проблем: от допросов ДРБ и церцетарии; от необходимости врать, изображая неведение; от опасности быть заподозренным в сговоре.

Поймет, что его помощь не нужна, иначе Лукас попросил бы о ней.

И примет помощь исповедника. Даже если сам о ней не попросит.

Лукас думал о Марте, и понимал, очень хорошо понимал, что меняет живого на мертвых. Вот только… как бы он ни старался, он не мог похоронить Джереми.

И еще, он даже не старался забыть о том, что, в отличие от Марта, Хикари, кроме него, надеяться не на кого.

Вспомни однажды — я не люблю планет.

И хоронить не умею в плену земли.

Только, когда мерещится мутный свет,

думаю, каждый стремится к нему идти.

Я соберу тебе саван из шлейфов звезд,

пепел смешается с плазмой, неоном, льдом,

мы умираем всегда и везде всерьез

только, наверное, в сердце всегда живем!

Я… воскрешу тебя! памятью золотой,

синими бликами в дюзах багал и «Ос».

Господи, дай мне знак, что я не святой…

только вот, время крошится опять всерьез.[2]

«а сегодня я заставлю тебя идти с нами».

Вторая книга Царств (15:20)

Генкарта, страховка, отпечатки пальцев и сетчатка внесены в государственный реестр подданных… Все это было странно. Живешь в своем праве, ни от кого не прячешься, никто тебя не ищет. Непривычно. Даже как-то расслабляет. А расслабляться нельзя, терранин в Империи должен ступать осторожно, и часто оглядываться.

Дэвид был осторожен. Но легализация — палка о двух концах.

Он прожил на Сингеле больше полугода. И в один из длинных, ветреных летних дней в его дверь позвонили. Дэвид, услышав звонок, напрягся: среди соседей заведено было приходить по-свойски, запросто, двери в домах не запирались. Звонить мог только чужак.

И это действительно оказался чужак. Но не незнакомец, хоть Дэвид и не знал его имени. На крыльце, глядя на Дэвида снизу вверх холодными, фиолетовыми глазами, стоял давешний рыцарь-пилот. В гражданском. Без оружия.

— Мир вам, Нортон-амо, — сказал он спокойно. — Мое имя Лукас фон Нарбэ. Вы позволите мне пройти, или мы побеседуем на крыльце?

Дэвид понял, что уже получил свою порцию пропагандистского яда, потому что первым, на что он отреагировал, было имя. В дверях его дома стояла живая легенда Империи. Это было абсолютно невероятно, и совершенно реально.

Соображать он начал, когда прошел первоначальный шок. Рыцарю известно его имя. Рыцарь знает о том, что он не прошел церковной инициации, иначе обратился бы к нему «сын мой». О чем еще он знает? Впрочем, и того, что он видел «гекко» уже достаточно, чтоб не держать его на улице.

Лукас фон Нарбэ???

Поверить невозможно.

Но в память уже пришло виденное чуть не год назад интервью с бывшим маркграфом Радуном.

«…Он редкий красавчик, этот фон Нарбэ, хоть ростом и не вышел».

Незваный гость соответствовал обоим определениям. Ростом не вышел — это еще мягко сказано, и, действительно, на редкость красив. К тому же, не врет. Это ведь непросто — врать, присвоив легендарное имя. Очень непросто.

И этот вот… собственной персоной явился, чтоб предложить Дэвиду работу. Весьма высокооплачиваемую работу. Кто бы мог подумать, что рыцари так богаты! Но когда Дэвид хотел интересной работы, он не имел в виду настолько интересную. Ему и в страшном сне не мог привидеться полет в Вольные Баронства с целью отнять (украсть, скопировать, забрать с трупа) у одного из баронов нечто ценное.

Ничего не было настолько ценным, чтоб так рисковать.

Ни-че-го.