Демоны вне расписания - Сергей Осипов

– Люди бывают разные, – строго сказал Филипп Петрович и посмотрел поверх очков на Иннокентия. Должно быть, этот взгляд содержал напоминание или предупреждение о чем-то важном, потому что Иннокентий пожал плечами и уставился в окно. Надолго, впрочем, его не хватило – он углядел неподалеку двух школьниц, которые сосредоточенно склонились над своими мобильниками, и снова заговорил с Настей.

– Эти телефоны без проводов – хорошая штука, – сказал Иннокентий. – Да?

– Ничего, – осторожно ответила Настя.

– А как ими убивают?

– Что?

– Двигатель прогресса – это желание убивать больше, быстрее и безопаснее. Как убивают сотовыми телефонами?

– Например, заколачивают в глотку болтунам, – ответил Филипп Петрович.

– Неэффективно.

– Делают из них взрывное устройство. Входящий звонок как детонатор.

– Вот это мне нравится. Вот это стильно.

– И еще от них бывает рак мозга. Говорят.

– И в это охотно верю. Это уже не так стильно, но все равно…

– А еще… – вдруг вспомнила Настя. – Я видела, как там, во дворе коттеджа…

– Когда ты украла у меня два пальца?

– Там была одна девушка, такая рыжая.

Филипп Петрович с интересом посмотрел на Иннокентия.

– Да, – сказал тот с некоторым раздражением. – Да, это была она. Доволен?

– Кеша, – тоном умудренного старца произнес Филипп Петрович, – она тебя доконает.

– Что это значит?

– Она решила тебя добить, так? Это значит, что она не успокоится. Никогда.

– Стойте. – Настя удивленно уставилась на Филиппа Петровича. – Вы ее знаете? Вы же говорили, что не знаете никого из тех, кто меня держал в том доме?!

– Не знаю, – согласился Филипп Петрович. – Те имена, которые ты называла, – Покровский, какая-то там Лиза, капитан Сахнович… Никогда раньше не слышал.

– Вы только что сказали про Лизу «она тебя доконает». Рыжая девушка, с которой Кеша схлестнулся во дворе коттеджа, – это Лиза…

– Соня, – хитро ухмыльнулся Кеша, словно вспоминал о некоей удавшейся ему пакости.

– Что?

– Чаще она представляется как Соня. А тебе она, значит, назвалась Лизой…

– Соня?

Боль выскочила, словно налетчик из-за угла, ухватила за голову и встряхнула как следует. Настя закусила губу, чтобы увлечь боль в сторону от многострадальной шеи и онемевшего затылка; стала глубоко и часто дышать, и на каком-то из этих поспешных вдохов перед ней вдруг всплыло лицо Лизы, причем не с короткой стрижкой, как во время их последней встречи, а с шикарными рыжими волосами, которые развевал ветер. Лиза смотрела сосредоточенно и, пожалуй, враждебно, но главное, что вдруг поняла Настя, созерцая это тонущее в тумане памяти лицо, ее действительно звали Соня и Настя об этом знала. То есть она об этом когда-то знала, но потом почему-то забыла и миллион лет называла рыжую этим фальшивым именем – Лиза… Почему так вышло?

– Сиди тихо, – вдруг сказала рыжая Соня-Лиза.

– Что? – не поняла Настя.

– Может, обойдется, – ответила рыжая. – Хотя вряд ли.

После этого ее лицо окончательно растворилось, перед глазами Насти осталась темнота, которая затем приобрела фактуру грязного пола вагона. Филипп Петрович осторожно обнял Настю за плечи и вернул в вертикальное положение.

– Ты как?

– Все… в порядке, – через силу произнесла Настя в ответ на озабоченный взгляд Филиппа Петровича. – Все нормально.

– Осталось полтора часа, – сказал ей Филипп Петрович. – Потерпи. А ты, – сказал он Иннокентию, – помолчи. Хватит этих дурацких разговоров.

– Это не я, – пожал плечами Кеша. – Это она сама. Мы-то говорили про сотовые телефоны, вполне безопасная тема…

– Я хотела спросить. – Настя поморгала, прогоняя непрошеные кошмары и стараясь забыть про боль, оставить ее ползать под кожей мелкой металлической пакостью. – Вы там дрались во дворе…

– Настя… – предупреждающе подался к ней Филипп Петрович.

– Нет, все в порядке. Вы дрались во дворе, у тебя была эта сабля, а у нее… Она просто взяла в руку мобильник и махала им. Что это была за штука?

– Мобильник?

– Ну, сотовый телефон. Он висел у нее на шее, она схватила его и…

– Ах это… – Кеша нахмурился. – Да, неприятно, когда просидишь сорок лет в подвале, а потом твоя бывшая девушка набрасывается на тебя с какой-то хреновиной, которую обычными глазами не Разглядишь, но зато она так жжется…

– С чем она на тебя набросилась? – заинтересовался Филипп Петрович.

– Что-то типа меча, но лезвие гибкое, очень гибкое. И его простыми глазами не разглядеть. Знаешь, самое противное в оружии врага, это когда ты его не видишь. Ты не знаешь, как его парировать. Глаза у меня тогда еще не пришли в норму, поэтому пару раз она меня задела.

– Ощущения?

– Как будто кислотой плеснули. Приятного мало.

– Я не видела никакого гибкого лезвия, – упрямо повторила Настя.

– Ну так я же говорю: простым глазом не заметишь. Нужны очки вот как у него, – Иннокентий показал на Филиппа Петровича.

– Но у вас тогда не было очков.

– Потому что мне они не нужны. Я и так все вижу.

– И ты видел это лезвие?

– Не так хорошо, как хотелось бы… Но видел.

– И что же ты сделал с Лизой? То есть с Соней.

– Ничего не сделал. Я просто убежал. Я часто убегаю от женщин, Филипп знает. – Иннокентий попытался перевести разговор в шутку, но Филипп Петрович не поддержал это начинание.

– Врешь, – сказала Настя. Она впервые произнесла это слово в лицо Иннокентию, хотя именно этим словом и определялось все ее отношение к этому человеку, его рассказам, его объяснениям.

– Нет, я не вру.

– Ты ведь убил её?

Иннокентий захохотал так, что на него неодобрительно обернулись люди с соседних скамеек.

– С девушкой надо провести разъяснительную работу, – сказал он, отсмеявшись, Филиппу Петровичу. – Иначе она так и будет говорить хохмами.

– Да, надо. Когда будет свободное время, – согласился тот и посмотрел на часы. Настя скосила глаза на циферблат и увидела, что ей еще целый час ерзать на неудобной деревянной скамье. Она вздохнула, закрыла глаза и попыталась задремать. Неожиданно ей это удалось, но прежде она услышала две негромкие фразы:

– Этот чертов меч, который был у Соньки, – сказал Иннокентий, – он что, оттуда?

– Откуда же еще, – ответил Филипп Петрович, и голос его был мрачным.

Но Настю все эти мрачные разговоры не касались, и она провалилась в короткий неглубокий сон, столь же неуютный, как и деревянная скамья под ее ягодицами.