Демоны вне расписания - Сергей Осипов

Филипп Петрович инстинктивно отступил на пару шагов, но потом задумался и посмотрел на Иннокентия.

– Вот с ними вам нужно было разбираться! – закончила Настя свою гневную тираду.

– Минутку. – Филипп Петрович озабоченно погладил брови. – То есть эти люди сказали вам, что…

– Они вставили мне под кожу микробомбу. И если я попытаюсь сбежать, если я что-то сделаю не так они ее активируют… И мне оторвет башку!

– Настя… Вообще-то, вы уже сбежали. Да, уже давно.

– Ну…

– Голова у вас на месте.

– Потому что там, в этом коттедже, был такой бардак… Спросите у него! – Настя кивнула на Иннокентия. – Про меня просто забыли… Там почти всех поубивали…

Тут ее посетило внезапное и столь редкое в последние недели озарение.

– Это ведь вы там всех поубивали?

– Вынужденная самозащита, – коротко ответил Иннокентий. – Настя, и давно вам вставили эту… бомбу?

– Давно. Еще перед тем, как отправить к Гарджели.

– То есть еще в прошлом году, – сделал вывод Филипп Петрович. – Хм-м…

– А что, на самом деле можно вставить такую бомбу под кожу? – поинтересовался Иннокентий. – Я немного отстал от жизни, пока сидел в подвале у Гарджели…

– Можно, – сказал Филипп Петрович.

– И взорвать ее с такого большого расстояния?

– Угу, – сказал Филипп Петрович.

– Надо же, – ухмыльнулся Иннокентий, – как здорово! Я всегда говорил, что именно желание убивать двигает прогресс. А меня называли циником… Ну что ты так задумчиво смотришь на тонкую девичью шею? Тоже хочешь ее свернуть?

– Так, а почему ее не взорвали? – спросил сам себя Филипп Петрович. – В принципе, они могли избавиться от Насти сразу после того, как она сыграла свою роль и вытащила тебя из дома Гарджели. Да, запросто. Но они от нее не избавились. После того как она сбежала, они тем более должны были активировать эту бомбу… Они этого опять не сделали. Или мы сейчас слишком далеко от источника сигнала?

Настя с обалдевшим видом слушала эти рассуждения Филиппа Петровича, где ей отводилась роль неодушевленной жертвы взрыва, и чувствовала, как то ли от этих разговоров, то ли от преодолевающего помехи радиосигнала копеечная выпуклость под ее кожей начинает пульсировать и нагреваться. Настя поморщилась.

– Покажи мне ее, – попросил вдруг Иннокентий, правильно оценив гримасы Насти.

– Ее?

– Бомбу. Где она у тебя?

– Здесь. – Настя повела пальцем по коже и остановилась у самого бугорка, не решаясь двигаться дальше. – Мне сказали, что при попытке ее удалить она взорвется. Так что поосторожнее.

– Всенепременно.

Иннокентий очертил пальцами окружность вокруг бугорка на шее Насти и принялся что-то бормотать себе под нос – бормотание было неразборчивым, и потому Настю оно быстро утомило.

– Хватит! – дернулась она и поправила было ворот джемпера, чтобы прикрыть припухлость, но Иннокентий легонько треснул ее по пальцам.

– Я еще не закончил, – сказал он и подозвал Филиппа Петровича.

– Ну и что? – настороженно сказал тот. – Чего ты тут разглядел, горе-минер?

– Надень-ка очки, – попросил его Иннокентий.

– Очки? Но это ведь…

– Надень очки.

– Пуф-ф! – сказал Филипп Петрович, выражая крайнюю степень сомнения в компетентности Иннокентия. Но свои очки в старомодном футляре он всё же вытащил, протер их тряпочкой и тщательно пристроил на переносице.

– Ну и… – скептически начал он, а потом вдруг стал говорить такие слова, что Насте даже стало стыдно за Филиппа Петровича. Причем непонятно было, в чей адрес загибаются все эти многослойные конструкции – то ли в адрес Иннокентия, то ли в адрес Насти, то ли все это произносится абстрактно-философски, по поводу всего сущего.

Настя не выдержала и обернулась: растерянное лицо Филиппа Петровича со сползшими на кончик носа очками говорило, что ему только что вдруг открылась некая неожиданная истина.

Самодовольная физиономия Иннокентия говорила о том, что эту истину открыл Филиппу Петровичу именно он. Может, Иннокентий и не был с формальной точки зрения человеком, но вел он себя исключительно по-человечески.

– Теперь две шоколадки с тебя, – сказал он Насте. – Ну и пальцы, само собой.

То, что Насте было действительно плохо и в тот день, и в несколько последующих, подтверждается тем обстоятельством, что следующее четкое воспоминание у нее связано с теплым чаем в белом пластиковом стаканчике, откуда свисает нитка с желтым ярлычком чайного пакетика. Настя слышит приказ «Пей» и пьет до дна, хотя под конец чай становится приторно-сладким. Кто-то забирает у нее стакан, руки Насти теперь свободны, внимание тоже более не сконцентрировано на процессе питья, и она осматривается по сторонам.

Что-то подсказывает ей – это уже не пригородная гостиница для лыжников. Помещение слишком большое, если не сказать огромное. Потолок метров десяти в высоту расписан какими-то многофигурными композициями в античном стиле, а противоположная стена теряется где-то вдали, невидимая за мельтешащими людскими фигурами, колоннами, какими-то стендами, схемами и прочими элементами здешнего интерьера, смысл которых Насте пока неясен. Прямо перед Настей сидит незнакомый толстый мужчина и читает газету, время от времени шмыгая носом. На полу, между его ног, стоит большой клетчатый баул, который мужчина заботливо стискивает икрами. Рядом с ним дремлет молодая женщина, примостив голову на плечо парню в спортивном костюме. Парень тоже вроде бы дремлет, но время от времени приоткрывает глаза и с любопытством поглядывает на Настю. И у этой пары тоже какие-то сумки и рюкзаки…

– Это что, вокзал? – спрашивает Настя.

– Угадала.

Филипп Петрович сидит справа от нее и читает какую-то тонкую книжку с нерусскими буквами. Читает он медленно, шевелит губами, проговаривая слова и то и дело замирая в недоумении – наверное, при встрече со словами, смысл которых был ему непонятен. Тем не менее Филипп Петрович продолжал упрямо сверлить книгу взглядом, и его палец, отмечающий текущую строчку, постепенно сползал ниже и ниже.

Одновременно Филипп Петрович разговаривал с Настей и не забывал поглядывать по сторонам.

– Мы куда-то едем? – спросила Настя, протирая глаза.

– И снова угадала.

– Далеко?

– Ну, не очень далеко… Просто не напрямик, а окольными путями.

– Запутываем следы?

– Настя, вы сегодня просто в ударе, – без тени иронии говорит Филипп Петрович. – Да, в самом деле.

– В ударе?

Ну да, если только понимать под этим общее ощущение, как будто тебя очень хорошо ударили по всем частям тела, а потом напоили какой-то дрянью, от которой до сих пор во рту стоит стойкое послевкусие крысиного яда. Не то чтобы Настя пробовала крысиный яд, но в ее представлении именно такой вкус должен быть у вещества, в названии которого есть слово «крыса» и есть слово «яд».