Незадолго до ностальгии - Владимир Очеретный

Киш повременил с ответом. Он чувствовал, что разговор подошёл к пределу иносказательности, когда наступает пора вскрывать карты, извлекать из басен мораль, иначе можно окончательно запутаться или просто всё свести к занимательному интеллигентскому трёпу. Отхлебнув из стакана темного напитка, он посмотрел в окно: они тащились во втором ряду к повороту на Калужку. Времени ещё было вагон, и Марк не торопил его с ответом.

— Может быть, понимаю, а может быть, и нет, — произнёс он, обернувшись на пол-оборота к Толянычу. — Ты говоришь, что следование желаниям — это путь банальности. Всех читателей-зрителей «Гамлета» и «Дубровского» можно условно разделить на две группы: одни ждут осуществления мести, другие — реализации любви, а найдутся и такие, которые захотят и того, и другого. Можно сказать, что такие ожидания программируются контекстом, в которых оказались главные герои. Но и то, и другое банально, и Шекспир с Пушкиным предлагают некие третьи, небанальные, пути, так? Что я могу из всего этого понять? Если я правильно улавливаю ход твоих мыслей, ты ищешь этот самый третий путь для себя. Небанальный. А значит, если твои неприятности не закончились, а только начинаются, то вряд ли твоя главная цель заключается лишь в том, чтобы любой ценой уцелеть. Просто потому, что это слишком банально. Это первое. Ещё ты хочешь сказать, что персонажи своей судьбы не выбирают. «Гамлет» и «Дубровский» закончились так, как решили Пушкин и Шекспир, а не как хотели Гамлет и Дубровский. Они-то точно предпочли бы что-нибудь попроще и посчастливее. Но их мнения никто не спрашивал. И вот ты думаешь: те люди, которые тобой интересуются — если такие люди действительно существуют — какую небанальную развязку они приготовили для тебя? Ведь ты в их глазах просто один из персонажей, чью сюжетную линию надо как-то определить. Это второе. И если соотнести первое и второе, то получаем третье: на их небанальное предложение ты хочешь найти небанальный ответ. Четвёртое: ты хочешь, чтобы твои действия нельзя было просчитать психологически — через какую-нибудь мотивацию. И, наконец, пятое: мне кажется, ты специально запил, чтобы посмотреть, кто придёт тебя прощупывать. Каких, условно говоря, розенкранцев и гильденстернов к тебе подошлют. Гамлет — не шекспировский, а изначальный — притворился сумасшедшим, а ты надел маску пьяницы. По-моему, так.

Он замолчал, смущённый отсутствием реакции Толяныча: Марк слушал его, склонив голову набок и улыбаясь в одну сторону (кверху).

— А что? — спросил его Киш. — Ты молчишь, не перебиваешь, вот я и говорю. Говорить я умею долго…

— Всё нормально, Киш, — Марк выпрямил шею. — Продолжай. У тебя хорошо получается.

— Да я, собственно, сказал что хотел, — пожал плечами Киш. — Могу лишь добавить кое-что. Мне кажется, тебе нужна какая-нибудь позитивная программа. Небанальный ответ — это, конечно, здорово, но он лишь реакция на вопрос, а не самостоятельное высказывание. А должно быть нечто, что ты хотел бы сказать и воплотить не для тех людей, которые пристально за тобой наблюдают, а сам по себе. Что это может быть — ума не приложу, но мне кажется, позитивная программа необходима, нет?

Он посмотрел прямо в чёрные линзы очков Марка и развёл руками, словно только что сообщил ему неприятную правду. В ответ неожиданно Толяныч негромко рассмеялся и похлопал Киша по плечу:

— Ты опасный человек, Киш: если бы ты не был моим другом, мне следовало бы тебя бояться! Ты проницателен, как завод «Мосрентген»!

— Ладно, — мягко усмехнулся Киш, — давай колись, где я ошибся?

— Ошибся? Я такого не говорил.

— Или я ошибся, или у тебя кое-что припрятано в рукаве. Если так, то выкладывай.

— Опять ты про меня! Не у меня, Киш, — Марк пустил густую белую струю дыма, — у Шекспира и Пушкина. Вспомни: с чего начинаются «Гамлет» и «Дубровский»? С того, что к Гамлету является Призрак и просит отомстить. Странная просьба, тебе не кажется? Для живого человека — вполне нормальная, но для Призрака?.. Разве Призраку делать нечего, как являться из преисподней и просить сына о мести? Он уже живёт по законам других миров, ему уже надо о душе думать, а не о мести: строго говоря, он же и есть душа умершего короля. Месть только усугубляет его незавидную загробную жизнь, и он должен понимать, что все последующие убийства будут на его совести. И разве он не понимает, что своей вендеттой он подвергает смертельному риску единственного сына? И готовит ему такую же незавидную загробную участь? Не может не понимать. Но, тем не менее, просит не молитв и поминовений, а мести. И это о нём Гамлет говорит, как о добром короле и благородном человеке? Как говорил твой любимый Станиславский: «Не верю!» И знаешь, в чём хохма? В том, что в «Дубровском» всё то же самое! С чего там всё началось? С ерунды, с пустяка — с того, что один друг позавидовал другому. Да, Киш, это обычно упускают из виду, но Пушкин сам об этом пишет: Дубровский-старший был заядлым охотником, но мог позволить себе лишь пару гончих и потому позавидовал роскошной псарне своего богатого друга Троекурова. И вот эту зависть он прячет за фразой, де, ваши люди, Кирила Петрович, живут хуже, чем ваши собаки. Можно ли предположить, что он так заботился о людях Троекурова? Да с чего вдруг? Это оскорбление, Киш, причём не только самого Троекурова, но и его людей. Даже крепостному человеку вряд ли понравится утверждение, что он живёт хуже собаки. И вот псарь Троекурова и отвечает: живём, слава Богу и барину, неплохо, а вот некоторым дворянам неплохо бы своё имение поменять на здешнюю собачью конуру — и спокойнее, и сытнее. Конечно, Андрею Гавриловичу слышать такое неприятно, это явный намёк на него самого, но как он хотел? Оскорбил — получил оскорбление в ответ. Вот с этого, Киш, всё и началось. Скажешь, и это не комедия? Два друга-помещика насмерть рассорились из-за фразы холопа! Далее папа Дубровский обижается и уезжает, а когда Троекуров, обнаружив его отсутствие, посылает за ним, он присылает дипломатическую ноту, где заявляет, что не потерпит оскорблений ни от самого Троекурова, ни от его челяди. Чудак-человек, тебе не кажется? Себе он оставляет свободу оскорблений, а другие — не моги. Но это не всё — если бы Андрей Гаврилович ограничился только этим, никакая каша не заварилась бы. В этом же письме он требует выдать ему обидчика-псаря, а уж казнить того или миловать, это как он сам решит. И вот это уже серьёзно, Киш. Это я тебе как юрист-международник говорю. Ни одна страна, если она себя хоть чуть-чуть уважает, не выдаст своего гражданина по требованию другой страны. Даже если требование исходит от сильной страны к слабой, слабая не станет этого делать хотя бы из соблюдения приличий. Ей надо хотя бы сделать вид, что она обладает суверенитетом, пусть даже на практике никаким суверенитетом и не пахнет. А уж тем более этого не станет делать сильная страна по требованию слабой. Представь, чтобы гордая Польша потребовала бы от США выдачи американского гражданина за то, что тот оскорбил польского президента, который оскорбил этого гражданина! Короче, старший Дубровский требует от своего друга невозможного. Его требование невыполнимо. Если перевести его требование на язык символов, он фактически хочет, чтобы Троекуров встал перед ним на колени, как вассал. Неудивительно, что Кирила Петрович тут же взбеленился. Знаешь, Троекуров, конечно, самодур и дуболом, но если мы хотим рассмотреть эту историю беспристрастно, то надо признать, что он заслуживает большего понимания. Дубровский фактически его единственный друг, он относится к нему со всем уважением и, кстати, несмотря на разницу в богатстве, хочет даже породниться с Андреем Гавриловичем: выдать Машу за Володю — это же у него такая идея была. И что он получает взамен? Чем он заслужил оскорбления именно от Дубровского? Тем, что не догадался подарить ему несколько породистых щенков? Ну, это ему в обязанность никак нельзя вменить — это уже был бы какой-то рэкет под видом дружбы. И как, по-твоему, он должен был реагировать на ультиматум Андрея Гавриловича? Получать оскорбления всегда неприятно, а от старинного товарища и единственного друга — тем паче. И главное, ещё раз подчеркну, всё это — абсолютно на ровном месте. Вот Кирила Петрович и решил: раз ты мне не друг, то и я тебе не друг. И всё это Дубровский-старший должен был понимать с самого начала. А если понимал, то какого?.. Хотел войны — он её получил. Самое смешное: объявляя войну, он даже не предусмотрел, чем она может закончиться, не предусмотрел ни действий противника, ни соотношения сил. И это, заметим, отставной военный. Ну, раз война, то и Троекуров стал действовать не по правилам: подкупил суд и отобрал у бывшего друга последнюю Кистенёвку. Не сказать, что благородно, но на войне как войне. Что, собственно, произошло? Дубровский-папа потребовал судебного произвола в отношении холопа и получил судебный произвол в отношении себя. Тебе не кажется, что это очень символично? На что тут жаловаться? И ещё тонкая деталь: заполучив имение Дубровского, которое ему, в общем-то, даром не нужно было, Троекуров почувствовал раскаянье и даже приехал с примирением. Но тут уж младший Дубровский вмешался: велел послать его подальше, а сам продолжил войну, начатую папенькой из-за борзых щенков… Короче, Киш: в фундаменте обеих историй мы обнаруживаем небольшую пустоту, аномальное явление, неправдоподобную глупость, пустячный пустяк. Стоит обратить на него внимание, и все сюжетные построения рушатся. Что было бы, если Призрак не явился Гамлету? Принц Датский женился бы на Офелии и после смерти дяди сел бы на трон. Что было бы, если бы Андрей Гаврилович Дубровский под дворянским достоинством понимал не способность оскорбляться, а невозможность завидовать? Если бы он проявил не мальчишескую вспыльчивость, а присущую его возрасту и званию сдержанность? Тогда бы его сын Володя женился бы на Маше Троекуровой и получил бы за барышней большой барыш. Вот и получается, что две невинные жертвы в этих историях, Призрак и Дубровский-старший, и есть зачинщики всех бед. Грустно, да?