Английская портниха - Мэри Чэмберлен

Другой солдат забрался в джип и сел рядом с Адой. Молодой, с густыми черными волосами и темно-карими глазами, он казался дружелюбнее прочих.

– Сестра, – улыбнулся он, – меня зовут Франческо, но все кличут меня Фрэнк. Я тоже католик. Мне приказано позаботиться о вас.

Ада не смотрела на него, она не отрывала взгляда от брезентовой боковины. Брезент выцвел на солнце, провис под дождем, глазки для веревок заржавели, сами веревки побурели. Я не монахиня. Вот что ей надо было сказать. Не сестра Клара. Не католичка. Больше нет. Я – ничто. Она опустила глаза на свои руки с проступившими венами, на костяшки пальцев, острые, как сколы на камне. Огрубевшая кожа, ногти, изгрызенные до мяса. Все, что от нее осталось. Кости и жилы. Полый каркас.

Водитель завел джип, и они покатили по разбитой дороге, обгоняя армейские грузовики с зеленым камуфляжем, заляпанным грязью. Слева большое здание, рухнувшее от попадания бомбы, дым и пыль витали над обломками, дальше искореженные останки поезда и железнодорожное полотно, выгнувшееся, как платяные плечики.

– Да уж, – прокомментировал Фрэнк, – мы попали в самую точку. В крупный оружейный склад. Полыхало, как на Кони-Айленде Четвертого июля.

Когда это случилось? Прошлой ночью? Или в прошлом месяце? Бум, бум. Ада поежилась. Огненные всполохи на небе. Взрывы. Выбитые оконные стекла, каменный пол в осколках, болезненные судороги дома, попавшего в переделку. Оружейный склад. Крупный. Теперь понятно.

Фрэнк достал пачку сигарет («Оулд Гоулд», – прочла Ада) и закурил. Последний раз Ада курила кислый французский «Голуаз» в Париже со Станисласом много лет назад.

– Можно мне одну? – попросила она.

– Не думал, что сестры курят, – смутился Фрэнк. – Вы точно хотите сигарету? – Ада кивнула; приподняв брови, он передал ей пачку: – Сдается, вам это сейчас не повредит. – И подмигнул: – Я не скажу матушке-настоятельнице. Он поднес зажигалку к ее сигарете. Ада глубоко затянулась. Табак был плохим и лип к языку. Горячий, словно шероховатый дым наполнил ее легкие. Ада закашлялась, наблюдая, как дым струится из ее носа.

– А вы не вдыхайте, – посоветовал Фрэнк. – Набрали в рот и сразу выпустили. Похоже, раньше вы никогда не курили.

Сигарета только добавила физической слабости, зато прочистила мозги, пробудила память. Мужчина, ухаживающий за ней, зажигающий ее сигарету. Это она – Ада, жизнь возвращается к ней.

Они миновали еще одно фабричное здание. Ворота были открыты. Arbeit macht frei. Ну конечно, она проезжала здесь по пути в тот дом и помнила надпись. Труд освобождает. За оградой сновали люди в полосатых куртках и штанах, как у мужчин, что прислуживали в доме. Ада разглядела солдат, что-то записывающих на планшетах.

– Что там было? – спросила она. – Что они производили?

Фрэнк помрачнел и отвернулся:

– Трупы. – Затушив сигарету пальцами, он выбросил окурок в щель между полотнищами брезента. – Там был концентрационный лагерь.

Лагерь. Значит, это и есть лагерь.

Шофер прибавил газа. Деревня Дахау оказалась больше, чем помнилось Аде. Опять железнодорожная станция: павильон без крыши и воронка на платформе. Окна и двери в ближайщих домах вылетели. От церкви и водонапорной башни джип свернул на кривые, мощенные брусчаткой улицы с высокими домами по обе стороны. Им попадались автомобили с солдатами. Американскими солдатами, догадалась Ада по цвету формы. Еле волоча ноги, человек в полосатой куртке переходил дорогу. Ада оглянулась в надежде хорошенько его рассмотреть. Не встречала ли она его раньше? Может, он один из ее мужчин? Ей удалось увидеть его лицо, лишенное всякого выражения, как у призрака. Джип затормозил. Вереница детей пересекала проезжую часть. Все они были одеты в одинаковые потертые серые пальтишки, облупленные башмаки и гольфы, спускавшиеся гармошкой по тощим лодыжкам.

Ада выбросила сигарету, пролезла к задней стенке кузова и спрыгнула на землю.

– Эй! – крикнул Фрэнк.

Подобрав полы рясы, Ада догнала детей, схватила последнего за руку, развернула к себе:

– Томас.

Маленький мальчик заплакал. К ним подбежала воспитательница.

– Уйдите, – женщину перекосило от страха, – отпустите его.

– Томас, – повторила Ада. – Я ищу Томаса. Или Йоахима. Да, Йоахима. Так его зовут. Он с вами?

Дети уставились на нее. Бледные лица, впалые щеки, обветренные губы. На вид им было лет по восемь-девять. Томас намного младше.

– Нет, не с вами, – сказала Ада. – Но где он?

Фрэнк взял ее под локоть:

– Идемте. И больше так никогда не делайте.

Он подвел ее к джипу, открыл кузов, помог ей забраться внутрь. Томас еще очень мал. Совсем малыш. Дитя войны. Кроме черных туч и грома войны, он ничего еще не видел и не знал.

– Мне показалось, я узнала его. – Ада прикрыла глаза. Джип тронулся с места. – Куда вы везете меня?

– В Мюнхен.

Внутри автомобиля сквозило, и Ада закуталась в одеяло.

На дороге было полно выбоин, их приходилось объезжать, замедляя ход. Дважды их останавливали на блокпостах: о’кей, парень, все нормально. Им повстречалась семья – старуха и женщина помоложе с мальчиком. Молодая женщина толкала тележку, доверху нагруженную чемоданами, на этой пирамиде, с трудом удерживая равновесие, сидел старик. По полям и огородам гулял ветер. На коричневой голой земле лежали островки снега. Деревни опустели, и дома выглядели заброшенными, нежилыми. Джип въехал в березовый лес, мшистые черно-белые стволы повсюду, куда ни кинешь взгляд.

– Я свободна? – спросила Ада.

– Ну да, – пожал плечами Фрэнк.

– И все закончилось?

– Ну да.

Свободна.

– А фрау Вайтер? – вдруг заволновалась Ада. – И Анни?

– Не знаю, о ком вы говорите.

Но как же штопка? Ведь ей нужно починить вещи. Ада порылась в сумке сестры Жанны, вытащила замызганную рясу – пусто.

– Я забыла штопку. – Она в чемодане, на гардеробе, вместе с образцами парижских тканей. Станислас должен повернуть назад. – Едем обратно.

– Не стоит, – ответил Фрэнк.

– Прошу вас.

– Далась вам эта штопка. Война, считай, закончилась. – Он коротко рассмеялся: – Ха-ха. Смешная вы, сестра.

Ада тряхнула головой. Это не Станислас. Какой-то другой мужчина.

– Где я? – пробормотала она. – Что происходит?

Джип сбавил ход, и они оказались на широкой улице – особняки и сады вокруг каждого. Въехали в город. За садами виднелись другие здания, церковный шпиль, покатые крыши.

– Почти прибыли, – сообщил Фрэнк.

Свернули на боковую улицу. С правой стороны истерзанные дома, будто у них оторвали ногу или руку, обнажив сустав. Обои свисали ошметками кожи, наполовину вывалившийся матрас – обмякший мускул, выдранный из сухожилия, стол с отбитыми краями, словно их обрубили топором. Опять поворот. Остов церкви. Бронзовый лев, упавший с цоколя, лежал на боку, скребя лапами воздух. Пыль и дым, куда ни бросишь взгляд. По развалинам бродили люди, молчаливые, потерянные. Руины тлели – нагромождения щебня высотой с отвалы шлака. Половина железнодорожного моста, рельсы извивались как на американских горках. Джип пересек площадь. Лишенные окон и дверей здания пялились пустыми глазницами, зияли голодными ртами. Мусор, осколки. В дальнем углу площади три танка, около них солдаты. Ада застыла.