Паутина удачи - Оксана Демченко

Корней поужинал, еще разок спросил у Сани, не было ли почты из столицы, и стал укладываться. Скоро дед сопел во сне, вздыхал как-то на редкость обиженно и простуженно…

– Изведется он со своей почтой, – вздохнула Лена, принюхиваясь к густому настою заваренного кипятком инжира. – Вкусно-то как! Саня, давай жуй, не могу я одна. Что я, больная?

– Папа тебе принес, – прищурился Саня, выбрав самый тощий кусочек. – А почта… Так вроде есть основания надеяться на удачу.

– Для деда есть, – отмахнулась мама. – Для нас – именно «вроде».

Саня кивнул, с тяжелым вздохом встал и пошел собирать книги для вечерних занятий. Про дедову шальную удачу в ремпоезде судачили год. С недавних пор шепот возобновился. Фрол Кузьмич извел всех, и единственная надежда на избавление от него была в дедовых письмах… Но время шло, а ни малейшего улучшения не отмечалось. Не было даже намека на проверку, способную поймать изворовавшегося господина Сушкова за его цепкую тощенькую руку, гребущую от средств поезда все злее и увереннее.

Утром дощатые стены вагона покрыла тонкая глянцевая корочка льда. Насыпь стала скользкой, а серая смесь снега и дождя все валилась из прохудившейся тучи. Люди на путях работали неохотно, озябшими руками ворочая шпалы – гниловатые, это видели все. Шепотом ругались и озирались на Федора, который столь рьяно гордился местом, что материал не проверял. От усердного контроля недалеко до ссоры с начпоезда! И станет он снова Федькой Буйком, в лучшем случае – сударем Буевым, как уважительно именуют приятелей или знакомых. Но никак не «господином». Это прозвание иноземное, вошедшее в обиход в Ликре за последние лет сорок, а то и меньше. Используется лишь в сочетании с названием официальной должности. Вот он – господин бригадир ремпоезда Буев. Высокого полета птица! Сам выбился в люди, сам всего достиг. Саня смотрел на нового начальника, сидя на пороге двери хвостового вагона. И припоминал человека-гвоздя из отцовых рассуждений. Таков был Буев. Крепкий, сильный, мастеровитый, не особенно умный, но порядочный и совестливый. Один удар по «шляпке» неожиданной удачей – и согнулся человек. Себя потерял. Перед Фролом стелется, научился тихо и подобострастно хихикать. Услышав «господин Буев», светлеет лицом и поправляет куртку. А еще отцову работу принимает вдвое злее, чем задания прочих путейцев. За обучение укладке и выравниванию рельса ни разу простого «спасибо» не сказал.

– Ой, гляньте, господин Буев! – громко крикнула одна из женщин, работающих на подаче шпал. – Сам идет и имя свое несет! Тяжело ему, оттого молоток в руках и не поместился.

– Начальник, – согласно подхватила вторая. – Большой человек. Такие носом в грязь особенно больно падают. И, смешно сказать, не умнеют.

– Разговорчики! – потемнел лицом Федор.

Женщины рассмеялись хором, замахали руками, дружно и весьма ехидно извиняясь за слова. Зашептались ненамного тише. Теперь Федьку Буйка обсуждали уже детально, от портянок и до коренных зубов… Слов он не разбирал, но мучился страшно, вполне точно представляя себе изобретательность бабских сплетен и их злость. Лена, споро стучащая ножом по разделочной доске, готовя общий обед, сжалилась над «господином», тряхнула рыжими волосами и завела песню. Нескончаемую, неторопливую, удобно раскладываемую на голоса. Люди охотно подхватили. Саня удивленно глянул вверх. Похожее серостью и гниловатой сыростью на старую мешковину небо вроде чуть приподнялось, уступив неиссякаемому жизнелюбию мамы. Даже тень беды дернулась, отползая… но тотчас вернулась, клубясь темным пятном в одном месте. Так вещало чутье мага. Конечно, пока он не маг и даже не ученик колледжа, но прочел немало, да и отец не зря тратит на его обучение все свободное время. Кое-что за год стало гораздо заметнее – незримое иным, но реальное.

Саня обернулся, глянул в хвостовой вагон, заваленный малоценным имуществом. Пусто. Спрыгнул на рельс, шагнул правее, чтобы изучить насыпь вдоль состава… и наткнулся на Фрола Кузьмича. Начпоезда слушал Ленкино пение и смотрел на нее так странно и пристально, что Сане стало не по себе. Впрочем, Сушков тотчас развернулся и пошел к своему вагону. Темное пятно беды висело над его головой. Пока лишь копилось.

Первый снег выпал через три дня. Лена напекла блинов и устроила праздник проводов осени, ей не нравилось общее уныние. Люди снова пели, живущая в седьмом вагоне на смутных правах экономки Люся пришла к общему угощению. Молча, вроде даже виновато, выставила две банки меда, выложила сахар.

– Тошно тебе у вимпиря, – посочувствовала Лена. – Да брось его! Было бы о ком жалеть. Не мужик, а сплошная гниль. Ты ж не муха, чтоб в эдаком копаться.

– Обещал жениться в зиму, – вздохнула Люся, комкая подол платья. – Сказывал, уедем на станцию и станем жить своим домом.

В темных крупных глазах билось отчаяние. Своим собственным надеждам Люся не верила, словам Фрола Кузьмича – тем более. Однако к жизни в лучшем вагоне она привыкла и находила в ней немало хорошего. Саня обмакнул блин в мед, съел, облизнулся и сочувственно глянул на женщину. По отцовой классификации, эта – сухая палочка. И себя ей жаль, и несбывшегося, и ничтожной толики полученных благ. А еще ей совестно и больно: всем вредит Фрол, но тень его мерзости падает и на нее.

– Люська, брось поганца! – еще раз сказала Лена, уже требовательно и жестко. – Он тебя со свету сживет. Ну прости меня, я виновата в первую голову. Я тебя к нему повела знакомить и устраивать, думала – не согласишься. Еще думала – просто возьмешь что можно и поживешь немного себе в удовольствие. А вышло иначе. Перебирайся к нам, у тяти есть комната, я с ним поговорила. Он тебе отдаст ключ, документ составит. Он машинист, вольнонаемный. Это его собственная комната, которую можно поменять на жилье на станции. Понимаешь? Пошли вимпиря куда следует. Не хозяин он тебе. И ты не вещь.

– Я не умею так, – вздохнула Люся, но глаза ее были полны удивления.

– Адреса не знаешь, куда послать? – громким шепотом предположила Ленка. – Слушай, подруга, тут я могу тебе помочь как никто другой.

Кругом оживились, зашевелились, переговариваясь и ожидая продолжения. Самая рыжая и красивая женщина поезда передала сменившей ее у сковородок приятельнице лопатку для переворачивания блинов и половник для заливки жидкого теста. Вздохнула, разгибаясь, пошевелила плечами, взглядом нашла начпоезда, тотчас нырнувшего за угол дальнего вагона, – Сушков снова тайком приглядывал за общим неожиданным оживлением – и стала громко и внятно излагать маршрут движения Фрола Кузьмича, ведущий все дальше от поезда, частым ельником, в непролазную глушь. Черных слов Лена не использовала, но и без того получалось ловко и звучно. Люся слушала, то и дело прикрывая губы ладонью, словно пыталась удержать себя от высказывания любых подобных слов. Да разве такое может выговорить кто-то, кроме Лены?

Саня ловко выхватил только что шлепнувшийся на макушку стопки горячий ноздреватый блин, макнул в мед. Теперь он сполна видел то, что пытался ему объяснить отец. Мама не просто шумела и ругалась. Она меняла удачу. Более того, перекраивала всю судьбу Люси, только что раздавленной и жалкой, согласной до бесконечности терпеть брезгливое, презрительно-насмешливое безразличие Фрола, тихо плакать и рассыпаться в труху… А после маминых слов – уже иной: решившейся попробовать изменить то, что минуту назад выглядело незыблемым.