Древо жизни - Генрих Эрлих

— Екатерины Михайловны? — осторожно уточнил я.

— Да, конечно, она же занимает сейчас апартаменты в бывшем кабинете императора Николая Павловича (тут последовало долгое описание впечатления, которое произвел на него вид кабинета его судьи, равно как и разные мысли бывшего каторжника о почившем императоре, которые я предпочту не приводить). Это всем известно, кроме разве что государыни императрицы. Князь Ш. находился там же, он давал урок старшему сыну государя, Георгию, он очень любил детей, как и я.

Я поспешил оставить скользкую тему и перевел разговор на личность самого князя. Не знаю, как удается господину Достоевскому описывать героев своих романов, я лично из его объяснений ничего не вынес. То князь Ш. выходил эдаким блаженным, обретающимся большую часть времени по монастырям, то вдруг деятелем, единственным, кто мог указать правильный путь России, то просветителем народа и покровителем наук, то глубоко верующим человеком, то великим человеколюбцем, то ярым сторонником военного объединения славянских земель под скипетром российского императора. Вещи несовместимые и для одного человека избыточные!

— Кто открыл окно? — нашел я, наконец, паузу для интересующего меня вопроса.

— Какое окно? — ошалело глядя на меня, переспросил Достоевский.

— В кабинете князя!

— А там было окно? Да, наверно, было, как же совсем без окон, — пробормотал Достоевский, что-то мучительно вспоминая, — нет, не помню. Я ничего не открывал.

* * *

Возможно, рассказу о встрече с литератором Достоевским я отвел излишне много места, несообразно весомости полученных от него сведений. Тогда я, конечно, кипел от раздражения — столько времени попусту потерял! Кто же мог подумать, что уже через год он приобретет какую-то невиданную славу, а еще через год на его похороны соберется не меньше народу, чем на последовавшие через месяц похороны злодейски убитого государя императора. Вот я и подумал, что мой рассказ может быть кому-нибудь интересен.

* * *

Я немного отвел душу в департаменте — в представленной адресным столом справке Достоевский Федор Михайлович числился проживающим по другому адресу. Пришлось бы нам побегать, если бы не счастливая случайность на Николаевской улице! К сожалению, более никаких сведений не поступало, мои агенты как сквозь землю провалились, а ведь прошло уже шестнадцать часов, как я спустил их со сворки. Но у меня было еще одно незавершенное дело. Я тяжело вздохнул, вынул из кармана высочайший чистый лист и, побуждая себя, прочитал: «…всем подданным империи, независимо от чина и звания, предписывается оказывать всяческое содействие…» Эх, была не была! Я приказал отвезти меня к Сенату.

Первого посетителя князя Ш. я по описанию слуги Григория узнал, как мне казалось, безошибочно — Константин Петрович Победоносцев, сенатор, член Государственного Совета, воспитатель старших сыновей государя императора, имевший на них огромное влияние, человек, который уже обладал немалой властью и которому многие, очень многие прочили главенствующее положение в будущее царствование. Если бы я тогда знал, насколько эти многие окажутся правы, я бы, пожалуй, не решился явиться к нему с допросом. Быть может, сыграла роль моя отставка и неизбежное удаление от великосветских сплетен. Как бы то ни было, я решился.

— Его превосходительство в Аничковом дворце, — сообщили мне в Сенате.

Раз настроившись, я уже никогда не отступал, поэтому я приказал отвезти меня во дворец наследника цесаревича. Победоносцев не заставил меня долго ожидать в приемной. После положенных приветствий и поздравлений с моим возвращением на службу Победоносцев неожиданно сам перешел к интересующему меня вопросу.

— Нижайше прошу вас, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич, великодушно простить меня за то, что вынудил вас совершить эту поездку и сам не изыскал времени для визита в ваш департамент. Не удивляйтесь, — так он отреагировал на мою поднятую бровь, — я ведь законовед и прекрасно понимаю, какое значение для следствия имеют всякие мелочи, могущие пролить свет на обстоятельства дела. Дела, которое опечалило государя императора и обеспокоило представителей всех здоровых сил общества, искренне пекущихся о благополучии нашей державы. К сожалению, не могу сообщить вам ничего существенного, наша беседа с князем в тот роковой вечер касалась вопросов православия и места церкви в государстве. Князь Ш. был истинным поборником православия, и эта сторона его деятельности вызывала яростную ненависть к нему самых разных сил, враждебных нашей церкви.

— Каких сил? — удалось, наконец, вклиниться мне.

— Имя им легион, инородцы, евреи, мусульмане, католики, лютеране, армяне, баптисты, сатанисты, даже наши староверы. Но сам характер убийства, вся эта символика, распятие, звезда Давида, чаша с кровью, черный петух, выдвигают в число главных подозреваемых все же евреев…

Я тогда подумал, что о найденном пере черного петуха знали кроме меня только четыре человека — два следователя, врач да товарищ прокурора, в своем докладе высоким лицам я такие детали опускал. То, что Победоносцев посвящен в тайны следствия, меня нисколько не удивляло, интересовало меня лишь то, кто перенес сведения. Перебрав всех, я остановился на товарище прокурора. Задумавшись, я упустил нить рассуждений Победоносцева и несколько невежливо прервал его.

— К сожалению, вынужден разочаровать вас, ваше превосходительство, — сказал я, — по моему убеждению, никакого ритуального убийства не было и все перечисленное вами являлось лишь элементами непонятной мне пока мистификации.

— Что заставляет вас так думать? — спросил Победоносцев и тихо добавил: — Рассказывайте, я вас внимательнейше слушаю.

Это «рассказывайте» в его устах звучало как «покайся, сын мой», в нем слышалось и легкое понуждение, и скорбь о грехах человеческих, и готовность простить заблуждения. В противоположность тону глаза Победоносцева горели огнем. О, так только не называли этот знаменитый взгляд, и истовым, и магнетическим, и фанатичным, и пронизывающим, а я вам так скажу: прокурорский это был взгляд, истинно прокурорский!

Я изложил Победоносцеву свои соображения, особо напирая на нетронутость икон.

— Весьма тонкое наблюдение! — с легкой улыбкой сказал он. — Что ж, будем считать, что вы меня убедили. Значит, вы настаиваете на уголовной версии… — раздумчиво протянул он. — Не скрою, я несколько разочарован.

— Я не настаиваю на уголовной версии, — твердо сказал я, — на нее указывают улики.

— Улики! — воскликнул Победоносцев. — Детали, за которыми теряется целое! Деревья, за которыми не видят лес! Вот вы говорите, что строите своей вывод на уликах, идете от частностей к общему. А надобно-то наоборот! Как искусный художник, который видит будущую картину перед глазами, как писатель, который имеет в голове сложившуюся структуру романа, так что, приступая к работе, они лишь наполняют общий замысел необходимыми деталями.

— Да и вы, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич, сами, возможно, того не подозревая, действуете именно так. Вы как никто знаете уголовный мир Петербурга, знаете повадки преступников, знаете их психологию, знаете их слабые стороны, знаете их ошибки, вы, наконец, знаете, где искать улики. Вы их ищите и — находите! В убийстве князя Ш. вы обнаружили уголовный след, честь вам и хвала. А занимайся следствием Третье отделение, так непременно нашелся бы след политический. Буде же я приступил к расследованию, то несомненно узрел бы происки сатанинских сил. И улики бы сыскались, убедительнейшие улики, никакой бы адвокат не подкопался! Что есть истина? — неожиданно закончил он, разведя руки в стороны и возведя очи горе.