Кровь цветов - Анита Амирезвани

— Вот она удивится, — сказала я. — Какое было бы чудо — заткать весь ковер такими камнями.

— Однажды было такое, — ответил он. — Самым знаменитым сокровищем последнего шаха Сасанидов, Яздегерда, и был ковер, усеянный драгоценностями. Это мне и подало такую мысль, хотя моя попытка намного скромнее.

— А где он теперь? — спросила я, мечтая увидеть его.

— Уничтожен, — вздохнул Гостахам. — Почти тысячу лет назад арабский полководец Саад ибн Аби Ваккиз подошел к белокаменному дворцу Яздегерда и взял его войском в шестьдесят тысяч человек. Когда они ворвались во дворец, чтобы разграбить его, их поразил великолепный ковер: роскошный розовый сад, сверкавший рубинами, а ручьи в нем сияли сапфирами. Даже деревья были затканы серебром, а белые цветы — жемчугом. Саад и его мародеры располосовали ковер на доли добычи — уж как они это сами понимали, — вырвали жемчужины для продажи и оставшееся числили трофеями.

— Это поругание, — тихо сказала я.

Гостахам усмехнулся.

— Но какая история! — ответил он.

Потом он оставил меня, чтобы собраться в шахскую ковровую мастерскую, а я вернулась в андаруни взять толстую иглу и красные нитки у Шамси. В мастерской Гостахама, где, я знала, меня не побеспокоят, я примерила ожерелье на свою грудь. Камни были дивно тяжелы и прохладой лежали на коже. Интересно — каково это быть обожаемой мужчиной настолько, что ему хочется радовать тебя такими дорогими дарами.

Вдев нитку в иглу, я протащила ее через середину тюльпана и слегка закрепила там рубин. Он почти скрылся, лишь слегка поблескивал. Так я сделала с каждым камнем, расположив цепь так, что она казалась одной из лоз, спиралями извивавшихся по верху ковра.

У меня было время подумать, пока я вшивала подарок для Гордийе. Она была не слишком красива и очень часто раздражительна и капризна. Однако единственным вечером любви она заставила растаять сердце мужа и распустила завязки его кошелька. Может быть, потому, что она была «сейеде», из потомков Пророка: они были известны тем, что обладали магией любви, недоступной иным женщинам. После стольких лет брачной жизни Гордийе все еще могла заставить мужа делать в точности то, что ей хотелось, в то время как я не могла удержать внимание моего и три месяца. Я рвалась узнать то, что знала Гордийе, чтобы суметь привязать к себе Ферейдуна.

Дожидаясь весточки от Ферейдуна, я не бездельничала. Чтобы не думать о нем, я часами трудилась над ковром для голландца. Порой, когда у меня сводило пальцы от вязания узлов, мне помогала матушка. Она садилась возле меня во дворике, и я могла называть цвета нам обеим, потому что узор был сложным и ей незнакомым. Тогда-то и пришла мне в голову смелая мысль: что, если найти несколько вязальщиц и нанять их, чтобы они делали мои узоры? Это то же самое, что они делают в шахской ковровой мастерской и во всех ковровых мастерских, разбросанных по городу.

Я даже знала, кого попрошу. Во время одного из выходов на базар я приметила женщину, продающую свои ковры среди других торговцев у Лика Мира. Она соткала несколько шерстяных ковров на исфаханский манер, с солнечным ликом посередине, переходящим в звездное небо или цветущий сад. Я остановилась взглянуть на ее работу.

— Да благословит Аллах цветы твоих рук! — сказала я. — Твоя работа прекрасна.

Женщина поблагодарила меня, но выглядела нерадостно. Я спросила ее, давно ли она продает ковры на этом базаре, зная, что большинство женщин предпочитают, если их мужчины торгуют вразнос.

— Нет, совсем недавно, — ответила она и снова смутилась. — Муж болен и не может работать. А мне кормить двоих сыновей… — И ее лицо исказилось, будто сдерживая слезы.

Мне стало жалко ее.

— Может, скоро удача будет на твоей стороне! — пожелала я. — С такой прекрасной работой — наверняка.

Застенчивая улыбка осветила ее лицо. С тех пор, появляясь на базаре, я останавливалась поздороваться с Малеке. Ее ковры не продавались, пока она не стала продавать их почти за бесценок. Она едва не рыдала, рассказывая мне об этом, потому что с трудом возвращала деньги за шерсть.

— Но что мне делать? — спрашивала она. — Детям нужно есть.

Ей было хуже, чем нам с матерью, и я задумывалась, можно ли как-нибудь ей помочь.

Первое, что я должна была сделать, — это закончить ковер для голландца. Я постоянно работала над ним с матушкиной помощью, и теперь, когда я стала вязать узлы гораздо быстрее, он тоже рос быстрее. Хотя я до сих пор пылала яростью на Гордийе, которая, не спросив меня, уступила его голландцу, красота розового, оранжевого, алого, расцветавших на моем станке, успокаивала меня. В будущем я использую то, чему Гостахам научил меня с цветом, к своей выгоде.

День, когда мы с матушкой подняли ковер со станка и закончили бахрому, был счастливым для всего дома. Для Гордийе и Гостахама это означало, что они смогут ублажить важного клиента отменным подарком. Для моей матери это означало, что я смогу начать другой ковер, который поможет нам заработать независимость. Для меня это было концом долгих и горьких самооправданий.

Когда голландец явился за ковром, я спряталась в уголок за лестницей, чтобы проследить за событиями в Большой комнате. Гостахам велел подать кофе и дыню, отмахиваясь от настойчивых просьб голландца сразу показать ему ковер. Затем послал Али-Асгара принести ковер и развернул его у ног голландца. Со своего места я видела ковер совсем по-новому. Если бы я летала, как птица, то именно таким увидела бы сад и все богатство цветов.

Глаза голландца на мгновение широко распахнулись.

— Я подумал о райских кущах, — сказал он. — Да узрим их мы все, когда истекут наши земные сроки!

— Воля Аллаха, — ответил Гостахам.

Голландец пощупал ковер.

— Уверен, что даже у Елизаветы, королевы английской, никогда не было ковра, который мог бы соперничать с такой тонкой работой, — сказал он. — Пожалуйста, примите мою благодарность за это бесподобное сокровище.

Сердце мое переполняла радость, когда я слышала, что мою работу оценили выше тех, которыми владеет великая королева, — даже если голландец преувеличивал. Может, теперь Гостахам и Гордийе узнают мне цену.

— Я счастлив, что вы так довольны изделием с моих станков, — отвечал Гостахам и сверкнул широкой улыбкой в сторону резной алебастровой панели, где, он знал, прячусь я.

Мужчины принялись обсуждать ковры, сделанные в шахской мастерской, которые голландец покупал для богатого купца. Они договаривались о встрече, чтобы он мог на них взглянуть, а потом слуга проводил его до дверей.

Говорят, что великий пророк Мухаммед, смахнувший пот со лба, восходя к Господнему трону, провел семь жизней на каждом из семи небес и вернулся на землю прежде, чем пот успел на нее упасть. Возможно ли это? Говорят, возможно, ибо что для одного человека разворачивается в годы, у другого занимает лишь мгновение.

В самом деле, каждый день, когда не было известий от Ферейдуна, растягивался для меня невыносимо. Сидя на корточках во внутреннем дворике за два дня до истечения срока моего брака, я колола грецкие орехи и выбирала жесткие внутренние перегородки, делившие ядро пополам, но чувствовала себя так, словно с каждым выдохом теряла целую жизнь.