Дойти и рассказать - Сергей Владимирович Анисимов

«Ходить тихо» было, как Николаю показалось, чем-то вроде местного комплекса. Все его собеседники, одетые в военную униформу и теоретически куда более агрессивные, чем случайно выбранный человек, начинали или зримо, или где-то внутри себя морщиться, если разговор хоть каким-то краем касался реальных боевых действий. Судя по всему, в мятежной республике сейчас было затишье, и обе стороны после серьёзных летних боёв за контроль над отдельными частями Чечни копили силы и зализывали раны. Николаю никогда не пришло бы в голову обвинить в трусости боевых офицеров и пацанов, пусть и младше его по возрасту, но проводящих годы не среди весёлой студенческой кампании, а в окопах и пулемётных гнёздах, но… Как раз сейчас никому воевать явно не хотелось. Оставшимся в рабстве студентам и несчастной Иринке все сочувствовали, и каждый в отдельности вроде бы и хотел ей помочь, – но стоило военным собраться друг с другом, в разговоре сразу всплывало слово «приказ».

«Нет приказа», «без приказа нельзя ничего», «надо ждать, если решат, то приказ будет, и тогда…». После нескольких подобных фраз от разных людей Николай мысленно махнул рукой. Было ясно, что сию минуту никто ничего делать не станет. И дело было даже не столько в личном нежелании военных лишний раз испытывать судьбу, сколько в том, что шаткое, непрочное равновесие, установившееся в мятежной провинции, устраивало слишком многих. Оно создавало хоть какую-то видимость «нормального положения дел», за которую цеплялось что-то уже реальное: установление порядка в виде подкреплённой внутренними войсками милиции, организация выплаты пенсий и пособий, восстановление производств и сельского хозяйства – хотя бы на самом начальном, примитивном уровне. Честно заплатив за хоть какой-то мир кровью своих солдат, Россия не могла позволить себе рисковать потерять всё снова, нарушив хрупкий баланс.

Так прошло ещё два дня. Промучившись над телеграммой, Николай, не смог придумать ничего лучшего, как послать короткое, всего в несколько слов, сообщение не родителям, а человеку, который мог перезвонить и передать им её содержание из другого города. Повезло, что самарский адрес старого приятеля и его почтовый индекс Николай знал наизусть, а для того имя «Аскольд» не было пустым звуком. Причиной таких сложностей было нежелание использовать в телеграмме свой питерский адрес и своё «обычное» имя – все-таки известное некоторой части местного населения. Мысль о том, что через какое-то время, – может быть, даже годы – кто-то из боевиков вдруг явится к нему домой, где царит мир, не просто приводила Николая в ужас, она заставляла его нервно трясти головой, отбрасывая прочь те картины, о которых не хотелось даже думать, чтобы только не накаркать.

Николай прекрасно понимал, что после всего произошедшего нервы у него были явно не в порядке – но поделать ничего не мог. Ситуация оказалась патовой. Невозможно было совершить что-то без риска ухудшить существующее положение, а любой ход, который Николай мог придумать, вел к большим и явным проблемам – или для него лично, или для всех вокруг. Герои кинобоевиков, способные при помощи шестиствольного пулемёта в одиночку расчистить вокруг себя жизненное пространство, наверное, не колебались бы здесь не секунды – украли бы пулемёт и в стиле Дюка Нюкема прошли бы обратным маршрутом в то чёртово селение. Беда была в том, что Николай таким вот суперменом не являлся даже отдалённо. Как-то не принято в мединститутах учить «ботаников» столь серьёзным вещам, связанным не с защитой жизни, а с её прямым укорочением…

Шалва, бок у которого уже заживал, сумел связаться с роднёй в Питере и уже получить от них ответ. У него, судя по всему, всё было в порядке – но несколько попыток Николая как-то надавить на своего бывшего подчинённого с целью заставить его поучаствовать в надоедании окружающим, натолкнулись на явное отсутствие энтузиазма. В глубине души Николай понимал, что кавказцу в этих краях тяжелее вести себя на той же «грани фола», какую он установил для себя. Увы, это обстоятельство, при всей его логичности, ни радости, ни результата не приносило. С самого начала действуя в одной связке с Николаем, Шалва обеспечил себе что-то вроде невидимой, но принимаемой им «пайцзы». Обижаться на грузина и явственно на него давить Николай теперь права не имел.

Теперь же на территории, занимаемой штабом и службами сводного полка бригады морской пехоты, на полевые позиции которой они так неожиданно выбрались, кроме размышлений у Николая не оказалось совершенно никаких занятий. Именно от отсутствия более реальных дел, он и провёл микрооперацию с целью установить, на территории какой именно части они с молодым стоматологом оказались. Это позволило хотя бы отвлечься. Итогом цепочки полуслучайных фраз, выловленных в разговорах с полудюжиной разных бойцов и младших офицеров, стал ответ на вопрос произнесённый им у «курилки» – вкопанном в яму ведре, окружённом вколоченными в землю лавками.

– А что, в военкомате нельзя было в танкисты попроситься?

Только что, в ходе неспешного, пропитанного сигаретным дымом разговора, один из сидящих рядом бойцов рассказал ему и остальным, что, судя по всему, является единственным не-танкистом в мужской части своей семьи. Два десятка родных и двоюродных братьев и дядек невысокого и жилистого парня, украшенного россыпью веснушек, в разные годы отслужили, по его словам, в танковых войсках – то ли по установке местного военкомата, то ли по общему фенотипу. Насколько Николай помнил, высоких в танкисты не брали.

Ну что, ответит или нет?

– Кто его знает… – парень поддел носком сапога валяющуюся перед лавкой обгорелую спичку. – Попросить, это, конечно, можно было, но я подумал – зачем? Хоть море увижу…

Сидевшие вокруг бойцы посмеялись.

– Если бы на Тихоокеанский, может, и увидел бы что новое после учебки. А здесь… Половина степь, половина горы. Одно название, что морская пехота, а так…

Он махнул рукой, не догадавшись поднять глаза на Николая. Впрочем, и это ничего не поменяло бы. Николай сидел совершенно расслаблено, не куря, но свесив руки между колен – как и все остальные, неглубоко и сочувственно кивая. Вся радость от своего микроскопического успеха осталась внутри. Глупо, конечно. Как тот медведь в анекдоте про заблудившегося туриста: «Чего кричишь? – Думаю, может услышит кто? – Ну я услышал. И что, легче стало?». И тем не менее, стало. Хоть в чём-то.

Ближе к вечеру, протрепавшись, пробродив без дела, и проломав себе за это время все мозги в попытках решить постепенно и безрезультатно углубляющуюся в извилины проблему, Николай уже размышлял о том, переведут его на ночь в какое-то