Кесем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

Глаза Башар были серьезны и задумчивы, голос звучал тихо, но решительно. Махпейкер слушала, затаив дыхание.

– Кольцо вправду было красивым: три золотых лепестка, а между ними – огромная жемчужина, прозрачная, как слеза. Однажды один из лепестков обломился, и леди Эмрой велела отнести кольцо самому лучшему в Лондоне ювелиру. Им – так уж вышло – оказался старый Мордехай, который уже около года разыскивал пропавшую невесть как и где молодую жену Иезавель. Мордехай спросил, что это за кольцо и чье оно, а служанка ответила ему: мол, оно принадлежит леди Эмрой, подарок ее мужа. Тогда старый Мордехай согласился починить кольцо, однако сказал, что на это потребуется неделя. На том и порешили. И вот что сделал старый Мордехай: он взял кольцо и пошел с ним к могущественному каббалисту и чернокнижнику. Тот заколдовал кольцо, проклял его. Мордехай приделал сломанный лепесток и вернул кольцо заказчице. С тех самых пор леди Эмрой словно подменили. Она стала холодна с мужем, но горяча и даже распутна с его друзьями. Немногие выдержали искушение… Лорд Эмрой был в отчаянии – страдала его репутация! Он избивал жену, умолял ее одуматься, грозил запереть в подвале, но все это не помогало. Женщина твердила, что ничего не помнит о своих похождениях. Тогда лорд Эмрой решил объявить жену сумасшедшей и упрятать в Бедлам – так у нас называют больницу для людей, страдающих душевными болезнями. Но когда лекари прибыли за женщиной, несчастная схватила кинжал, висевший на стене в гостиной, и зарезала собственного мужа, проявив буквально нечеловеческую прыть и силу! А затем – и это самое ужасное – она опустилась на четвереньки, словно собака, и начала лакать его кровь, разлитую по всему полу. Четверо констеблей… ну, то есть стражников, с трудом скрутили леди Эмрой. В процессе борьбы с ее руки упало кольцо, и бедняжка тут же потеряла всю силу. Дальнейшая ее судьба была ужасна, но все же не настолько, насколько могла бы, – леди Эмрой упекли в Бедлам, и если ничего не случилось с тех пор, то она все еще там.

– А кольцо? – холодея от ужаса, спросила Махпейкер.

Башар вздохнула:

– Кольцо подобрала служанка. Поначалу она хотела отдать его, но кольцо было золотым, а ей нужны были деньги – ее парень играл в кости и проигрался в пух и прах… В общем, она оставила кольцо себе, и в ту же ночь ее арестовали за убийство этого парня – они поссорились, девушка разозлилась, схватила нож… ну, ты понимаешь. При обыске у нее нашли это кольцо. Священник и доктор Элроев опознали его, вот только в один голос утверждали, что когда они видели кольцо в последний раз, то жемчужина была белой, а не угольно-черной.

Махпейкер почувствовала, как ее пробирает дрожь.

– Поскольку формально кольцо принадлежало роду Элроев – тогда ведь никто не знал про Иезавель, – его отдали опекуну малолетнего наследника, дяде покойного лорда Элроя. И тот через трое суток зарезал обоих сыновей лорда, а сам повесился. Кольцо лежало у него в кармане, возле сердца. Священник заподозрил неладное – слишком уж часто проклятое кольцо всплывало в деле – и попросил у сыщика, ведущего дело, разрешения отнести кольцо экзорцисту. Тот упирался, но потом в участок явился старый Мордехай и рассказал о том, что сделал. Старик очень гордился своей местью!

– Что с ним стало? – дрожащим голосом спросила Махпейкер.

– Его повесили, – холодно отчеканила Башар, – и поделом. Мне жаль его жену, но ни леди Элрой, ни тем более маленькие детишки не были в чем-то виноваты перед старым Мордехаем. А проклятое кольцо экзорцист с молитвой расплавил. Туда ему и дорога!

– Тут ты права, – вздохнула Махпейкер.

Она не знала, верить Башар или нет, но внезапно на ум пришли давно забытые воспоминания – родное село и жена мельника Ивася, которая внезапно начала чахнуть и сошла в могилу всего за месяц. Мельник тут же женился на другой, дочке старосты с богатым приданым, и все было бы хорошо, если бы девушки не дружили с самого детства. Новая жена Ивася начала искать правду, сходила к ворожке и по ее указке распорола подушку, а там лежали скрепленные черной нитью вороньи перья… Дать сельчанам свершить правосудие самостоятельно начальник уезда, разумеется, не мог, поэтому велел на всякий случай взять Ивася под стражу. А вот мельницу сожгли в ту же ночь.

Анастасии тогда было всего девять лет. Неудивительно, что история совершенно изгладилась у нее из памяти!

– Но если проклятые вещи существуют, – задумчиво произнесла Махпейкер, – то они ведь сами все делают со своими владельцами, правильно?

– Верно, – кивнула Башар. – Только вот сколько при этом невинных людей пострадает?

Махпейкер не ответила. В наступившей тишине девушки беспомощно глядели друг на друга и совершенно не знали, что сказать, да и вообще – нужны ли тут какие-то слова.

– Ладно, пошли спать… – одновременно произнесли они, как Доган и Картал с их двуголосой речью. Но даже не улыбнулись этому.

* * *

Гонец сообщил, что султан в двух дневных переходах от Порты. Однако прибыли они только на четвертый день утром. Похоже, совсем плох был Ахмед, раз время прибытия растянулось почти вдвое. Раньше он и не заметил бы такого расстояния, примчался бы на скакуне, только пыль из-под копыт. Но уж никак не сейчас, когда даже на коня, как видно, забраться не в силах.

Эти дни для женщины тянулись и тянулись, как нескончаемые бусины на четках. Несмотря на то что город за стенами дворца жил своей обычной жизнью, весть о болезни султана просочилась и туда. Шумели о том на рыночной площади, переговаривались в многочисленных тавернах и кофейнях, шептались на невольничьем рынке. Но по большому счету жизнь продолжалась: правители живут и умирают – и лишь Благословенная Порта вечна. Но что за дело женщине до жизни за стенами? Если у нее своя жизнь и свои заботы?

Эфенди Нарбани не успокоил, сказал прямо, что надежды почти нет. Такая это страшная болезнь, а уж в походных условиях она вообще шансов не оставляет. Так что готовиться нужно к худшему, хотя он, конечно, сделает все от него зависящее, чтобы поставить султана на ноги. На все воля Аллаха, а он всего лишь его ничтожный слуга. Женщина выслушала приговор с каменным лицом (поймав себя на том, что уже готовилась к этому, пусть пока лишь мысленно) и велела ждать.

А что еще оставалось?

На второй план отошло повседневное и ежеминутное, хотя она и была вполне осведомлена относительно того, что творится вокруг. Гарем лихорадило, как и его повелителя, наложницы, особенно кадынэ, не находили себе места, и женщина вдруг остро пожалела, что Сафие-султан уже нет в живых. Она не могла держать это «женское царство» в руках так, как это без труда удавалось бабушке Сафие.

Но гарем гаремом (когда, скажите на милость, его не лихорадило?), а было и другое, гораздо более важное, – дети. Ведь после Ахмеда трон Благословенной Порты пустым не останется ни при каких обстоятельствах, и она как никто другой понимала, что это значит. Следовательно, дальнейшая судьба детей становится для нее не просто первоочередной задачей, а наиважнейшей целью. В свете всего происходящего…