Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

После взаимных приветствий и лобзаний дяди со своей племянницей — я даже ее чуть-чуть приревновал — речь, как и положено, зашла о дружбе и любви. Поль находился в предвкушении скорой свадьбы, его избранницей стала американка из богатой, влиятельной семьи, а Марина, судя по всему, завидовала и потому защищала точку зрения, будто выходцы из России должны сочетаться браком только с русскими. То есть только так, без исключений.

— Иначе нам не удастся сохранить то, что еще осталось от той, всеми любимой, исчезнувшей страны.

Поль возражает:

— Я бесконечно горд тем, что в моих жилах течет русская кровь. Однако не вижу ничего страшного, если мои дети станут гордиться и тем, что наполовину они американцы. Думаю, что одно с другим прекрасно уживется.

— Хочешь сказать, что между русскими и американцами много общего? — не унимается Марина.

— Да, именно так. Россия огромная страна. И Америка огромная страна. Это не могло не оказать влияние на наш характер. И русские, и американцы любят размах, большие, грандиозные дела.

— Однако русские не обладают той деловой хваткой, что свойственна американцам. У нас говорят — семь раз отмерь… Для большинства русских карьера не на первом месте. — Пора было и мне высказать свое собственное мнение.

— А я доволен своей карьерой. Удача в бизнесе меня бесконечно радует. Правда, злые языки начинают поговаривать, что без содействия будущего тестя я в журналистике не достиг бы ничего. Но стоит ли на это обращать внимание? В конце концов, на то и существует родня. Чем больше у тебя влиятельных и богатых родственников, тем более удачливым оказываешься ты сам. Ведь правда же?

Мне трудно было что-то возразить, поскольку на себе проверил действенность, точнее говоря, бездействие этого универсального жизненного принципа. Да уж, если нет подходящей для данного случая родни, вполне реально получить и раз, и два… и даже, если уж совсем не повезет, под зад коленом.

— Мне кажется, Поль, ты слишком большое значение придаешь успехам в бизнесе, карьере. Есть вещи более важные. Например, семья, — вновь возразила Марина.

— Иметь свое дело для меня — это как иметь своего ребенка. Холить, лелеять, воспитывать, радоваться его росту. Разве не это должно нас привлекать?

— Но подрастающий ребенок — это продолжение нашей жизни. А бизнес, прибыль — понятия куда менее значимые. Это всего лишь средства обустроить жизнь, сделать ее по возможности удобнее, — продолжала упорствовать Марина.

— Нет, я не согласен. На мой взгляд, главное в современном человеке — чувство собственности. Только имея собственность, ты чувствуешь себя полноценным человеком. Только тогда можно быть спокойным за продолжение рода, за будущее своих детей.

Мне бы промолчать, ну явно же не стоило раздражать будущего благодетеля. Но очень уж поразила эта его чванливость, так что я снова не стерпел:

— Понятно, можно оставить в наследство дом, сундук с каким-то барахлом. Но как передать свой ум, талант? Дети — это же не банковский счет, на который можно положить любую сумму, а талант не измеряется деньгами.

— Нет, я настаиваю на своем. Только имея возможность передать свою собственность детям, внукам, ты гарантируешь им достойную жизнь.

— Что же вы называете достойной жизнью?

— Ну как же, человек должен жить по совести, жизненная цель человека — это не погоня за богатством, она в духовности, в спасении наших душ. Ведь мы не одни на земле, мы существуем среди людей. И жить среди людей нам надо честно.

— Браво, Поль! Прекрасный ответ! — захлопала в ладоши Марина.

— Это, конечно, так. Однако не очень сочетается с приоритетом чувства собственности, — заметил я. — Если всего важнее именно она, то есть эта ваша собственность, тут уж не до честности, не до любви…

— Я бы так не сказал. — Поль задумался, ненадолго замолчав. — Вы знаете, мой дед рассказывал про одну пасхальную встречу, на которой были многие представители нашей родни — графы и князья, генералы, фрейлины, правнуки одной французской баронессы, был даже обер-форшнейдер двора его императорского величества, не говоря уже о товарище обер-прокурора. Все они сидели на одном большом диване, с каждым, кто входил в дом, христосовались, говорили добрые слова. Вот вам пример той самой безоглядной любви… если хотите, даже честности по отношению к совершенно посторонним людям.

Лобзания как признак честности… Ну что тут скажешь? Я мысленно как бы пожал плечами и стал рассматривать красочно оформленную стойку бара и голенастую девицу из тех, что составляют непременную принадлежность подобных заведений. Похоже, и Марина не знала, что сказать.

— Ох, извините меня, мне пора. — Поль словно бы о чем-то вспомнил. — Роман я обязательно прочту, не сомневайтесь. Ну а спор наш продолжим в другой раз.

Никто не возражал.

Мы расстались у дверей бара. Видимо, Полю с Мариной было о чем поговорить — надеюсь, о моем романе, — да и я был полон новых впечатлений. Главное, что рукопись по назначению ушла.

Я пошел по улице Деламбр, пересек бульвар Монпарнас и по узкой улочке Бреа вышел к Люксембургскому саду. Здесь, на скамейке под сенью огромных тополей, было самое подходящее место, чтобы обдумать то, что стало известно за последнее время, а там можно и начать писать. Так мне казалось поначалу. Да, вроде бы пора было взяться за перо… Однако совершенно некстати стали возникать сомнения.

Причина была в том, что я никак не мог решить, стоит ли использовать в романе тот удивительный сюжет, ту историю, о которой рассказала мне Марина. Вроде бы все очень увлекательно, но… Если уж откровенно говорить, вот что меня смущало. Дело не в том, что подобная поездка из Москвы в Париж была в то время просто невозможна. И даже мерзкий поступок князя, его донос не мог бы меня очень удивить. Да, были в его характере странные черты, я бы их объяснил плохой наследственностью…

Но почему никто из многочисленной родни в своих воспоминаниях не упомянул ни его, ни даже Киру? Ведь тот же Поль гордится своим дедом-генералом, не преминул рассказать о какой-то французской баронессе, которой он седьмая вода на киселе. А вот про русского князя, причем довольно близкого родственника, почему-то умолчал, не сказал ни слова. Да вот ведь у зятя Киры и у Поля — у них же общий дед, а он… Словно бы на воспоминания о князе было наложено негласное семейное табу. Но в чем причина — вот что меня в это время занимало.

Единственное объяснение состояло в том, что на стороне белых князь не воевал. Бросил бы на произвол судьбы жену и дочерей, присоединился бы к армии Юденича или, скажем, бежал к Каледину на Дон — да тогда бы его в Париже на руках носили! Даже если бы потерял семью, даже если бы дети умерли от голода, ну а Кира не перенесла сыпного тифа. Мне ли о кошмаре тех страшных лет не знать! И голодал, и умирал… однако вот ведь как-то выжил.

Выходит, князь теперь изгой. Если же еще и написать, о чем поведала Марина… Да, в этих обстоятельствах я бы никому не позавидовал. Счастье его, что уже мертв. Зато остались внуки, правнуки, Марина… Значит, так нужно написать, чтобы то, что случилось после нашей встречи в парке де Монсо, стало логическим следствием… даже торжеством любви!..