Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

И вот что я решил. Мне надо жить в гармонии с душой — тогда все, что задумал — все получится.

Вот в жизни как бывает. В кои-то веки представился реальный шанс издать роман, и надо же — роман вроде бы есть, он мой, это моей рукой написанные строки, но, как ни странно, прав на него у меня нет. От безысходности я готов был зарыдать. Иногда даже казалось, что стоит покончить со всем этим, бросившись с набережной в Сену. И если бы не декабрьский холод, если б не Марина, даже и не знаю, что и как…

Признаться, странный складывается альянс — очаровательная девушка и не первой молодости, да что уж тут говорить, просто стареющий мужчина. Можно подумать, что у нее влечение к одиноким несчастным мужикам. Конечно, приятно думать, что во мне она нашла нечто такое, что возвышает меня в собственных глазах. Так ведь на то она и Муза! Именно так — не мимолетное знакомство, не страсть, которая мгновенно улетучивается, стоит получить желаемое. Нет, только источник вдохновения. Точнее, чаша, которую мне предстоит испить до дна прежде, чем сотворить удастся что-то новое, что-то достойное признания, чем будем восхищаться мы оба — я и конечно же она.

А потому прочь! Прочь от страшных мыслей! Да я из кожи вон вылезу, но постараюсь добиться своего! Только бы найти денег, чтобы выкупить роман. Да я бы душу дьяволу продал, если бы это помогло! Увы, в моих услугах дьявол, похоже, не нуждается.

По счастью, судьба иногда выкидывает странные коленца. Случайное событие, даже весьма комичный эпизод способны натолкнуть на мысль, которую в иных обстоятельствах так бы и продолжал искать, не очень-то надеясь на удачу. О том, что может быть какая-то связь между графом Трубчевским и моим романом, я ранее не предполагал, однако, если есть возможность опубликовать роман, было бы крайне неразумно это знакомство не использовать.

Граф обитал на улице Буало, в южном пригороде Парижа. Весьма невыразительный пейзаж, улица узкая и длинная, как пожарная кишка, застроена скучными, однотипными домами. И ни одного трамвая! Здесь даже автобусы не ходят, так что пришлось до места добираться пешком. А вот и нужный адрес. Смотрю: кое-какая чахлая растительность за глухим забором, филер скучает у ворот. Всего лишь двухэтажное, не слишком респектабельного вида здание. Впрочем, немалая часть российских эмигрантов не отказалась бы и от таких хором.

Внутри все выглядело куда богаче. Нельзя сказать, что это напоминало петербургский Эрмитаж, однако не сомневаюсь, что любой парижский коллекционер, даже не торгуясь, выложит приличную сумму, чтобы только посмотреть на это чудо. Здесь все было проникнуто одной идеей — любовью к лошадям. Отлитые в бронзе скакуны. Картины в тяжеловесных, покрытых позолотой рамах изображали отдельные элитные экземпляры и целые табуны четвероногих. Морды лошадей можно было разглядеть и в деталях мебели. Даже орнамент на персидском ковре чем-то напоминал стройные ряды гарцующих на лошадях кавалергардов на Дворцовой площади. Мое же внимание привлек могучий торс вороного жеребца, служивший основанием настольной лампы под желтым абажуром. Но вот беда, как ни старался, обнаружить выключатель мне не удалось. Раздосадованный этим, я было подумал, что раз уж в таком пустячном деле не везет, то стоит ли надеяться на что-то большее… Но тут в комнату вошел сам граф.

— Бонжур, месье! Очень знакомое лицо… мы с вами не в Севастополе при эвакуации встречались?

— Нет, ваше сиятельство, гораздо позже… то есть попросту вчера. Вы помните… на кладбище… вы еще маршировали?

— Ну как же, как же! У меня прекрасная память, я вас сразу опознал. Присаживайтесь. — Он указал мне на диван, а сам уселся в кресло за дубовым письменным столом, украшенным лошадиными головами. — Так как же вас…

— Михаил Покровский, писатель из России. Я, ваше сиятельство, вот по какому делу осмелился вас побеспокоить…

— Слушаю, слушаю, любезный.

— Простите, что так вот… без звонка, без приглашения, как бы напролом… — Я мямлил, уже начиная сомневаться, стоило ли вообще затевать эту беседу.

— Так в чем, собственно, ваше дело? Говорите, не стесняйтесь.

— Даже и не знаю, как объяснить… — и вдруг, набравшись смелости, сказал: — А вот не могли бы вы одолжить мне две тысячи зеленых?

— То есть как это? — опешил непонятливый граф.

— Ах, ваше сиятельство, еще раз извините… Тут голова кругом… Мне бы… собственно, я доллары имел в виду. Поверьте, если бы не отчаянная нужда… А тут ну просто позарез! Вы не извольте сомневаться, верну все непременно, до копеечки.

Граф пошарил в коробке на столе и неторопливо закурил сигару.

— Мне, право же, очень неловко, голубчик… Но что поделаешь, вынужден вам отказать.

— Клянусь вам, я с процентами все доллары до последнего верну!

— Ах, дорогой мой! Прежде чем торговаться о процентах, надо бы усвоить, что он собой представляет, этот самый доллар. — Тут перед моим носом возник желанный зеленоватый клочок бумаги с водяными знаками, граф достал его из ящика стола и теперь смотрел на меня с видом лектора по распространению особо важных знаний. — Имейте в виду, доллар всемогущ! Он всюду! Вот вы взгляните-ка туда. Там стоит шифоньер из коллекции Генриха Брокара. По каталогу «Кристи» он стоит двести тысяч. А рядом бонбоньерка из усадьбы в подмосковном сельце Абрамцеве — ей цена от силы долларов пятьсот. Однако и шифоньер, и бонбоньерка одинаково мне дороги. А почему? А потому, что в приобретение всех находящихся в этой комнате вещей вложен труд нескольких поколений моих предков. Поверьте, тяжкий, непосильный труд, я знаю, о чем вам говорю. — Граф с явным укором глянул на меня. — Надеюсь, теперь вы понимаете всю бестактность своей просьбы?

— Поверьте, граф, я ничего такого не имел в виду…

— Ну как же… По сути дела, не приложив ни малейшего труда, надеетесь урвать из моего кармана кругленькую сумму, в то время как я должен пожертвовать одной из святых для меня вещей, выставив ее на аукцион. И для чего? Чтобы удовлетворить вашу ненасытную утробу.

— Граф, вы не правы. Я, слава богу, сыт… Да и зачем вам что-то продавать? Впрочем… — Тут мне подумалось: а может, граф не при деньгах? — Что, так и не дадите?

— Рад бы… Но уважение к предкам запрещает.

— Ну, что поделаешь…

Я поглядел по сторонам. Вновь обозрел ряды кобыл и жеребцов. И уже готов был решиться на отчаянный шаг, использовав в качестве орудия возмездия подставку от настольной лампы, как вдруг на ломберном столике увидал колоду карт. Что-то знакомое всплыло из моей памяти. Я вспомнил казино около сада «Аквариум» на Большой Садовой, американскую рулетку, зеленое сукно карточных столов…

— Играете? — спрашиваю у графа.

— Да, иногда я не прочь сыграть в подкидного дурака.

— Так что ж?

— Я, видите ли, играю исключительно на интерес. — Граф скорчил презрительную рожу и выпустил струю дыма прямо мне в лицо. — А с вас взять, судя по всему, абсолютно нечего…