Сегодня – позавчера. Испытание огнем - Виталий Храмов

Слушали молча. Потом тихо затянул:

Степанов прослезился, схватил меня, обнял:

– Это же про нас ты написал! Про нас!

– Конечно, про нас. Про всех нас.

Тут я увидел, что все три двери открыты, торчат головы.

– Ещё!

Моя спина сама выпрямилась, грудь поднялась, будто этот завещанный огонь распирает её, голос окреп, гудел эхом в подземелье:

Бойцы тоже повытянулись, как на параде, глаза смотрят в никуда, блестят слезами.

Эффект песни был подобен взрыву свето-шумовой гранаты – тишина, никто никого не видит, все смотрят в никуда.

Зато ожидание закончилось. Мы стали желанны сразу во всех кабинетах. Ребята так и остались в коридоре, Степанов пошёл по одним инстанциям, я по другим.

В одной из комнат, куда меня пригласили, составлены два стола и стулья за ними. Напротив – один стул. Допросная. Оказывается, одинокий стул для меня. Сел. Зашли «присяжные». Ё! Икать! Генерал, два полкана и майор госбезопасности Кельш. Я вскочил, вытянулся, вытаращив глаза, но не от усердия, а от удивления. По-моему, это первый увиденный мною генерал. Синицын не в счёт – я его в генеральском обличье не видел. А Кельш вроде и не генерал, хотя генерал.

– Да вы присаживайтесь, – махнул мне рукой генерал.

Я аккуратно опустил зад на краешек стула. Они стали мне задавать вопросы по Уставу. А я этот суконный сухарь хоть и читал-грыз через силу, но мало что запомнил. Устав запоминается со страницы плохо, он, гля, шкурой воспринимается хорошо. После каждого вопроса вскакивал, они меня сажали, опять вскакивал.

– Старшина, вы хотите, чтобы у меня от ваших прыжков голова разболелась? – спросил генерал.

– Никак нет!

– Тогда перестаньте вскакивать. Вас привязать?

– А можно я тогда постою?

– Ты что, в жопу ранен?

– Никак нет!

– Тогда сядь!

– Есть!

Сел. Но по Уставу всё одно плавал. Почувствовал себя опять студентом. На госэкзамене. Но тогда я не волновался, был уверен, что отбрешусь. Декан так и сказал:

– Язык как помело. Мелет чушь, но в верном направлении.

И вот тут, ощутив себя не старшиной Кузьминым, а студентом, я успокоился, стал работать «помелом». Только товарищи старшие командиры ни разу не преподы – осадили влёт.

– М-да! – подытожил генерал и раскрыл тетрадь. Я чуть не подпрыгнул – это же журнал боевых действий нашего батальона, который собственноручно заполнял начштаба, потом я, потом Кадет.

– И как он смог, если уставов совсем не знает? Это точно он сделал, или ему чужое приписали? – спросил генерал Кельша.

– Кроме него таких фокусов никто не делал в этом районе.

– Ладно, старшина, поясните мне, чем было обоснован именно такой план атаки деревни Н, где вы разгромили штаб немецкого пехотного полка? Была ли необходимость атаки? Оправдан риск?

Вот тут я почувствовал себя в своей стихии. Трещал без умолка. Генерал внимательно слушал.

– А как вы думаете, вот тут даже есть запись, предполагаю, вашей рукой: «Почему в первый день добились большего, чем планировали, а во второй наоборот – разгром? Думать позже». В самом деле, почему? Надумали?

– Да. Комбат планировал…

– Он вас в свои планы посвящал?

– Нет, конечно. Я проигрывал в голове возможные варианты действий, выбирал, по моему мнению, наилучший, делился со своим ротным капитаном Степановым, а вот он уже бывал в штабе. А комбат злился. Он считал, что если я разгадал его замысел, то и противник сможет. Вот и злился. А потом на меня батальон оставил. Приказал вывести.

– Понятно, вернёмся к разбору того боя.

– Да. Комбат хотел втащить танки врага на плацдарм, заманить, а потом в упор перестрелять. Для этого на западном склоне были оборудованы ложные позиции, где наша рота должна была обозначать присутствие крупных сил. Там же оборудовали огневые трёх захваченных пушек.

– Почему мост не взорвали? Не смогли?

Я вздохнул:

– Наверное, так и надо было сделать. Но река – одно название. Только что осенью разлилась. Не Днепр. Врагу её перемахнуть – сутки. А вокруг нас только изжёванные стрелковые подразделения. Наш батальон по боевой силе был как бы не мощнее дивизии, которую мы усилили. Вот и решили подставиться под танки, чтобы у фрицев не было соблазна наводить переправы в другом месте.

– Фрицев? – удивился один полковник, вскинув седую, лысеющую голову.

– Ну, немцев. Они нас иванами называют. А у них самое частое имя – Фриц. Федя, по-нашему.