Струны черной души - Евгения Михайлова

Андрей все разрезал, расстегнул все застежки и «молнии», какие нашел. Не знаю, отворачивался ли он, но я выбралась из грязного, вонючего тряпья. Джинсы ему пришлось тянуть снизу.

Он вынес этот ворох из комнаты и вернулся с полотенцем, губкой и кувшином с горячей водой. Короче, еще и помыл меня.

— Какое облегчение, — выдохнула я. — Включи услугу в счет, пожалуйста.

— Непременно, — согласился он. — По статье спасение на пожаре. Я мог бы сделать больше. К примеру, чай, кофе, еду какую-нибудь.

— Да, и это. Чай, кофе и еда. Только сначала звони в больницу. Ты взял телефон: куда они повезли девочку?

— Есть, конечно. Но, думаю, еще рано.

— Звони. Они же поняли, что ты важный адвокат важной персоны?

— Я доступно объяснил. Уже рассчитался по онлайну за помощь. Просил все передать и руководству стационара. Сделал туда контрольный звонок.

— Значит, они тебе ответят. Звони.

Андрей сказал, что телефон оставил в кухне, вышел.

Я слышала, как он говорит с кем-то. Потом молчит, слушает. Очень коротким было это молчание. Когда он вошел, я уже все знала.

— Катя умерла?! Она умерла! Ах, они, безрукие твари. Эта грязная сволочь Павлова, которая бросила ее там. Эта алкашка, которая оставила на полу… И я опоздала. За каким чертом я лежу тут обгорелой головешкой. Я, бесполезная, никому не нужная зэчка. Я никого не спасла. — Я трясла головой, билась ею о спинку кровати, пыталась и все никак не могла выбить из нее отчаяние, заполнить это место спасительной болью.

Потом Андрей рассказал мне, что долго слушал, дал мне выплеснуть, выкричать все горящие угли пожара, которые я привезла в душе. О каком ребенке речь, он уже знал. Дождался паузы и спросил:

— В чем дело, Марго? Этого ребенка не было в твоей жизни. Фактически ты не знала его живым. И ты не веришь Павловой, я тоже сомневаюсь в отцовстве твоего мужа. Так в чем же дело? Ты не сентиментальна, мягко говоря. Такое горе. Я потрясен.

— Я объясню. Я помчалась туда среди ночи, я бросилась там в ад, я искала в нем Катю — сестру Тани. Не важно, как на самом деле, но я искала ее. И нашла. И почувствовала запах живого ребенка. Я вынесла его из смерти. Да, мне показалось, что это дочка. Я не сентиментальна, но я больше не выношу жестокость — ни людей, ни судьбы. Не дай бог, наступит еще одно утро.

Андрей вышел на кухню, вернулся с таблетками и стаканом воды.

— Выпей, это дали врачи. Точно поможет уснуть. Только скажи: матери девочки позвонить?

— Пошла она к черту! Пошла! К черту! — На этом я выдохлась, поплыла в действительно сильный лекарственный омут.

Последнее, что я помню из того утра, — Андрей накрыл меня свежей простыней, которую достал из комода, тихо сказал рядом с моим ухом:

«Спи, Ита. Богиня огня и слез».

Прошло два дня провала, когда сознание было горше, больнее и жарче, чем ночные кошмары. Во время второго визита медсестра сняла с рук бинты, сказала:

— Хорошо на вас заживает.

— Это есть, — кивнула я. — Может, только это.

Было еще больно по обычным критериям. Но после того, что было, — вполне терпимо.

Я, наконец, как следует помылась. Сварила два яйца, но ничего в горло не лезло. Все еще подташнивало, остро чувствовала запахи. Принюхалась и пошла к мусорному ведру.

Андрей явно выносил его перед уходом. Но на дне лежали два окурка его сигарет.

Я вытащила эти бычки, удалось раскурить. То, что сейчас нужно.

Я не курила до тюрьмы. А там научили спасаться крепким дурманящим дымом от всего на свете — и от тоски, и от любых болезней.

То, что курит Андрей, — сладкий мед по сравнению.

Так и я другая. Смыла давно всю закалку, оттерла до прозрачности дубленую кожу, запустила нежные и ядовитые стебли чувств в закрытую душу. После возвращения легко забыла новую привычку, а сейчас опять помогло.

Проглотила и завтрак, сварила кофе.

Черт, всего лишь остатки ожогов на руках, а какая скованность и беспомощность. Благодарите, люди, по утрам небеса за каждую целую руку и ногу в отдельности. И думайте о калеках.

Включила телефон, удалось перезвонить папе. Удалила звонки от Павловой и Игоря.

Сергею просто отправила слово: «ок».

На большее не хватило.

Устала так, как будто сутки рыла окопы. Добрела до кровати, хотела прилечь. Но звонок в дверь. Такой знакомый звонок — рука сначала касается кнопки слегка, а затем жмет уверенно и требовательно. Открыла, потому что пришло время посмотреть на Игоря.

Если бы он явился с того света, то выглядел бы так же. Не похудевший, а высохший. Лицо в скорбных морщинах, взгляд горячий, воспаленный. Из сухих губ вырвался какой-то невнятный возглас.

Игорь лихорадочно осмотрел меня с ног до головы, опустился на колени прямо на площадке и прижался губами к моим изуродованным рукам. Так мы и застыли, разделенные порогом.

— Я прочитал о пожаре, — бормотал Игорь. — Я должен был увидеть. Я хочу сказать, что не делал этого. Я много чего натворил. Нет мне прощения, я искуплю вину. Но я не мог навредить тебе тогда, в машине. Только в это и поверь, прошу тебя. Хотя бы потому, что мне больше никогда не вернуться к тебе…

На площадке разъехалась дверь лифта, и к нам своим легким шагом разведчика подошел Сергей.

— Приветствую вас обоих. Игорь, давайте поднимемся, здесь место, не слишком защищенное от постороннего интереса. Никогда не поручусь, что ушлый репортер не замаскировался под коробку от телевизора. Вы войдете в квартиру? Как скажешь, Марго?

— Нет, — произнесли мы с Игорем в унисон.

Он встал и сжал мое плечо в знак прощания.

— Я пойду, Ита. Прощай. И с вами прощаюсь, частный, как вас там, сыщик. Я знаю, куда мне нужно идти. Честь имею, как говорят люди в серых шинелях.

Игорь пытался говорить насмешливо и презрительно, но слова прозвучали жалко. В них были отчаяние и страх.

Дверь лифта за ним сомкнулась, я онемела и оцепенела от спазма потери.

Сережа оттеснил меня внутрь прихожей, захлопнул дверь.

— Марго, я так понял, что он поехал сдаваться. Давай просто подождем. Я почти поверил сейчас, что он тебя не взрывал. Без него трудно разобраться. Баба у него кремень.

Мы вошли.

Я собралась и выслушала отчет.

В разных местах сгоревшего дома Павловой обнаружили следы горючей жидкости. Найдены кусочки промасленной ткани, предположительно от факела. Версия поджога единственная.

— И еще такой вопрос. Павлова не выразила желания забрать и похоронить тело дочери. На всякий случай я попросил Земцова, чтобы он запретил ей выдавать, если материнские чувства стукнут в башку. Нет надежды на вменяемое решение. Что скажешь?