Два сына одного отца - Марина Болдова

— Галя, Никита в эти дни так и не звонил?

— Нет. Да, больше недели уже! И мобильник выключен. Я уж хотела к тебе идти, что там карты покажут. А тут с Маришкой проблемы. Хорошо, мать его друга Данилы дозвонилась до администрации лагеря. Там уверили, что со всеми все в порядке. Вернется домой — уши надеру! И все ж неспокойно как-то мне. У них что, у обоих телефоны накрылись разом, что ответить не могут?

— Возможно, там связь плохая, — успокоила Ляля, сама себе не веря.

— Я, Ляль, Беркутову все рассказала. Ну, не смотри на меня так! Да, я ему доверяю!

— Влюбилась…

— Не выдумывай! Просто у него в Италии сестра с мужем живут. Он сам предложил попросить их до лагеря доехать, на месте разобраться — живут в Падуе, лагерь в тридцати километрах. Мне неудобно как-то ее нагружать нашими проблемами, но пусть сам решает.

— Галя, Макс Эйтель на днях звонил Володьке, путешествует с женой по Европе. Кстати, потом собирается к нам. Березин ему тоже поручение дал. Координаты лагеря только уточнить просили, совсем тут за всеми этими событиями забыла! Ты вот что, иди к своему Беркутову, а я, как Маринка проснется, тебя наберу. А по пути к Березину загляни, расскажи, как лагерь найти, и телефон администрации оставь.

Галина согласно кивнула. Как всегда, Ляля сразу находила выход из любой ситуации. А то и два. По большому счету она и детей своих два года назад «кинула» только потому, что знала: если надо, они к Ляле придут. А у нее тогда не было на них сил. Вот такой она оказалась слабой…

Еле передвигая ноги от усталости, она шла по дорожке к главному корпусу больницы. «Такие денечки стоят теплые. Ни дождичка! Сейчас бы на дачу, раскладушку под дубок — и спать!» — Галина очень любила поспать под дачный шум: легкий ветерок шуршал в листве, кузнечик стрекотал, казалось, у самого уха, пела серенькая птичка, которая каждый год вила себе гнездо у них на старом дубе. Но самое главное, на нее как снотворное действовали приглушенные голоса Маринки и Никиты, которые, чтобы не разбудить мать, старались переговариваться вполголоса. Время от времени она просыпалась от взрыва нечаянного хохота, но тут же опять проваливалась в сон…

Беркутов встретил ее немым вопросом, застывшим на встревоженном лице. Галину накрыла волна тепла: «За меня переживает… Сам весь в бинтах, а думает наверняка о нас с Маришкой». Она подошла к кровати и присела на край. Нагнулась и нежно поцеловала его в губы. Здоровой рукой тот прижал ее к себе. Зарывшись лицом в волосы, шумно вдохнул.

— Как от тебя пахнет, м-м-м!

— Беркутов, не выдумывай, чем от меня может пахнуть, если я уж третьи сутки в больнице? — она счастливо рассмеялась.

— Дурочка, твой запах ничем не заглушить.

— Ладно, перед следующим посещением тебя, больного, даже душ принимать не стану.

— Что мне в тебе нравится, женщина, так твое чувство юмора!

— Тем и живем.

— Как Маринка?

— Спит пока. Около нее Ляля.

— Это подруга твоя рыжая?

— Это сестра моя рыжая, Беркутов. Что, понравилась?

— Ну…

— Не нукай! Лялька всех задевает. И знаешь чем? Мужики, когда ее видят в первый раз, впадают в ступор. Пока разберутся, кто перед ними: то ли уродина конопатая, то ли огненная красавица, глядь, а та уже развернулась и ушла. Ее муж, Сашка Соколов, рассказывал, как с ней познакомился. Друг позвал его с собой за компанию на встречу с девушкой, ею была Лялька. А она прихватила с собой подругу, кстати, красавицу. Сашка, когда увидел пассию своего дружка, аж не мог скрыть удивления, что ж такого тот в ней нашел. А через пять минут сам «пропал». Потом месяц или два около нее круги нарезал, подойти боялся. Кстати, Ляльке он тогда тоже не понравился: говорит, вертелся, как шило в одно место вставили. А Сашка так внимание ее привлечь пытался! Она потом заметила, как он рядом с институтом бродил. Только виду не подала, ждала, когда Сашка наглости наберется и подойдет. Вот такая Лялька. Только жизнь у нее — не позавидуешь. Когда-нибудь, Беркутов, мы все тебе расскажем о нашей семье. «Сага о Печенкиных» называется. Наследство, золото, интриги, убийства. И вполне счастливый конец.

— А кто есть Печенкины? Это твоя девичья фамилия?

— Нет, это фамилия пяти сестер… Не торопись, Беркутов, все узнаешь. У нас любят семейными преданиями несчастных новичков грузить. Еще пощады запросишь! Лялька сейчас сказала, что скоро Макс Эйтель приедет, вот тогда…

— А кто у нас Эйтель Макс?

— Беркутов, не спрашивай! Так нечестно. Вот все соберемся!..

— И много вас… всех?

— Много, достаточно много, чтобы не запомнить каждого с первого раза! — Галина рассмеялась. Она представила их последний семейный сход у них на даче два года назад. Вспомнила, как сколачивали лавки, чтобы было где сидеть, как нанизывали на шампуры мясо, замаринованное в двух пятилитровых кастрюлях, как она, выйдя на крыльцо и обозрев всю толпу приехавших, ужаснулась: хватит ли ее пирожков и деревенского хлеба на всю эту ораву…

— Эй, я здесь. Конечно, пока еще не член вашего клана, но живой и требую внимания любимой женщины. — Беркутов потянул Галину на себя.

— Беркутов, пощади, я и так устала! — взмолилась Галина, пытаясь оторваться от его губ.

— Я тебя что, работать заставляю? — хмыкнул тот, опять пытаясь поцеловать.

— Ну подожди. Скажи, ты сестре своей звонил?

— Да. Она съездит в этот лагерь сама, не волнуйся. Вот чувствую, прилетит скоро. И как догадалась, что я в больнице? Я ж выкручивался, как мог! А она мне: «Все ты врешь, у тебя что-то случилось». Вот и пойми вас, каким местом вы обо всем догадываетесь?!

— Ляля говорит, что у любой женщины открыт прямой канал общения с космосом.

— А у нас?

— А у вас на этом месте крышка, Беркутов!

Звонок мобильного заставил Галину резко встать с кровати раненого.

— Да, Ляля, уже бегу. Маринка проснулась! — Галина торопливо чмокнула Беркутова куда-то рядом с носом и выбежала из палаты.

Беркутов еще долго лежал, рассматривая кипенно-белый потолок, и с лица его не сходила глупо-блаженная улыбка.

Валентина Прокофьевна гордилась тем, что могла навести уют даже в гостиничном номере. Маленькие пустячки — салфетки, мелкие статуэтки и вазочки, привезенные из дома в дорожном чемодане, находили свое место на казенных полках. И еще она с собой брала любимую фотографию в старинной рамке: она, Романов и пятилетняя Лера, «сущий ангел», как ее называли все, кто видел впервые. Что уж тут говорить про постоянное жилье — понятие для семьи военного условное на протяжении всего срока службы. Им повезло, считала Валентина Прокофьевна, они давно не кочуют из города в город — с тех самых пор, как муж стал служить при штабе в областном центре. А последние десять лет их пристанищем стала просторная квартира в «генеральском» доме рядом с Домом офицеров. Здесь Валентина Прокофьевна развернулась вовсю. Старинные часы, картины отца и его друзей-художников, мебель, восстановленная реставраторами… Посторонний человек, впервые попавший в их дом, чувствовал себя, словно в музее. Одна только комната дочери выбивалась из общего стиля. Лера, выйдя замуж, тут же устроила настоящую битву за свою территорию. У Валентины Прокофьевны, попытавшейся урезонить бушующую дочь, так ей жалко было годами обустраиваемого гнездышка, подскочило давление, «скорую» вызывали, но и после этого Лера не уступила ей. Даже муж и зять на этот момент объединились в одну команду, ушли в генеральский кабинет и плотно притворили за собой дверь, предоставив ей самой разбираться с дочерью. Им, как она поняла в тот момент, было все равно, в музее они будут жить или в современной квартире. Выбежали они оба из своего убежища, перегоняя друг друга, лишь услышав истошный вопль перепуганной дочери. Увидев побледневшую жену, Романов кинулся к телефону, а ее пока еще только нравившийся ей зять накинулся на молодую жену с упреками. Но стоило Валентине Прокофьевне чуть-чуть поправиться, как все началось сначала. В конце концов она сдалась. Все «старье» дочь распорядилась вынести в другие комнаты, а на следующий день из магазина доставили жуткого вида кровать и полированный трехстворчатый шифоньер с зеркальной дверцей посередине. Эти два монстра, как их сразу же окрестила Валентина Прокофьевна, заняли основную часть немаленькой площади комнаты. На оставшиеся клочки ее неразумная дочь еле втиснула тумбочку и кресло на тонких ножках.