Дело "Памяти Азова" - Владимир Шигин

Пожалуй, лучше всех сложилась судьба одного из зачинщиков мятежа в Свеаборге штабс–капитана Сергея Циона, который вовремя сбежал из Свеаборга вначале в Швецию, а оттуда в Англию. В Лондоне он устроился журналистом в одну из газет, как специалист по России, и принялся активно разоблачать «кровавый царизм». В 1917 году, сразу после февральской революции, эсер Цион неожиданно объявился в Петрограде в ближайшем окружении Керенского. Но после октября 1917 года снова бежал, так как боялся мести большевиков за свои былые прегрешения. Но на этот раз Цион бежал уже не в Англию, где за ним тоже водились кое–какие грешки, а в Швецию, где и проживал до самой смерти в 1947 году.

Отметим одну любопытную деталь. Цион был весьма дружен с уже известным нам святым эсером Фундаминским, который в свою очередь дружил с Иваном Буниным. Состоял в переписке с Буниным и сам Цион. Может, именно поэтому Цион и возглавил шведское общество друзей Бунина. Честно говоря, я не могу сказать, что за отношения связывали Ивана Бунина с двумя отъявленными негодяями эсерами.

О Кронштадтском восстании 1906 году по свежим следам были сложены песни «Мы сами копали могилу свою», «Царские гости» («Трупы блуждают в морской ширине») — обе на стихи В. Богораза-Тана, — и «Море в ярости стонало» на стихи некоего Г. Ривкина. Глубоко сомневаюсь, чтобы очень уж близки были флотские дела и Богоразу, и Ривкину. Еврейские поэты просто выполнили социальный заказ. В течение последующих ста лет больше никаких песен о мятежниках с «Памяти Азова» уже никто не сочинял. Если потом о «Памяти Азова» иногда и вспоминали, то в основном, смакуя обстоятельства казни участников мятежа и «зверства» царских властей.

Как всегда, вокруг истории мятежа на «Памяти Азова», и в особенности вокруг казни его зачинщиков, родилось немало легенд, причем порой весьма экзотических.

В свое время кем–то была запущена легенда о том, что перед расстрелом матрос Дмитрий Григорьев якобы завещал свои часы тому, кто его расстреляет. Возвышенно! Романтично! Но нереально!

Уже в послевоенные годы журналист Б. Котельников додумал эту легенду своими домыслами. Вот как выглядит эта история в изложении уже знакомого нам писателя Кардашева: «Советскому корреспонденту Б. Котельникову довелось за рубежом случайно встретиться с вдовой донского казака, бежавшего из России в годы гражданской войны. Ее муж, старый уже человек, умер, как она рассказывала, когда ее не было дома. Умер, сидя за столом. Когда жена вернулась, он уже похолодел. На столе перед ним лежали серебряные часы, которые он привез с собой из России. Казак не любил эти часы и никогда их не носил; хотел выбросить, но приберег на черный день для продажи. Однако так и не продал. Корреспондент заинтересовался часами. На внутренней стороне их крышки была выгравирована эмблема Ревеля — фигурка средневекового воина, держащего в отставленной в сторону руке копье с флажком. Это был Старый Томас, и ныне возвышающийся над зданием таллинской ратуши. Под фигуркой готическим шрифтом по–эстонски было написано: „Помни Ревель“. В памяти Котельникова всплыла некогда слышанная им легенда о серебряных часах, завещанных палачу приговоренным к расстрелу матросом. Позже он рассказал о ней на страницах своей книги „Балтийская легенда“».

Почему обычные часы с надписью «Помни Ревель» у старого казака должны быть именно часами расстрелянного матроса? Ведь сам–то казак об этом ничего корреспонденту не говорил, а рассказывала его старуха жена, что он просто умер с этими часами, и всё! Какие основания были у журналиста для утверждения, что именно этот казак был некогда палачом матросов и именно ему завещал свои часы один из расстреливаемых, кроме его воспаленного воображения? Да никаких! Перед нами не что иное, как еще один образчик мифотворчества.

Любопытно, что ближайшим соратником небезызвестной Фанни Каплан в организации покушения на В. И. Ленина в 1918 году был активный участник мятежа на «Памяти Азова» бывший каторжанин эсер П. Н. Пелевин.

Современники описывают его, как «братишку в клешах с Балтийское море шириной и с татуировкой». При этом Пелевин отличался совершенно дикими планами покушения на Ленина, предлагая, к примеру, его отравить. После ранения Ленина и ареста Каплан бывшему «азовцу», однако, удалось скрыться. В последующем он принимал активное участие в различных экспроприациях против советских учреждений и частных лиц, т.е. фактически занялся заурядным бандитизмом. Дальнейшая судьба клешника Пелевина автору неизвестна.

Что касается самого восстания «Памяти Азова», то такого широкого резонанса в России и за рубежом, как мятеж на «Потемкине», оно так и не получило. К 1906 году удивить кого–то очередным мятежом на российском корабле было уже невозможно. К тому же революционный угар в стране быстро сходил на нет, а сами революционеры выходили из моды. Именно поэтому мятеж на «Памяти Азова» никогда особо не привлекал ни историков, ни писателей. Именно поэтому никто никогда не искал ветеранов этого мятежа и не заставлял их писать воспоминания. Именно поэтому азовцам не ставили таких монументальных памятников, как потемкинцам, и, наконец, именно поэтому в 1955 году их, в отличие от доживших до этого времени потемкинцев, так ничем и не наградили, словно их и не было.

С разгромом последних мятежей в Свеаборге, в Кронштадте и на крейсере «Память Азова» первая русская революция подошла к своему логическому завершению. Всем наконец–то стало очевидно, что пока императорская Россия оказалась нигилистам всех мастей не по зубам. Она пошатнулась, но устояла. И революционеры, и правительство занялись анализом своих ошибок, делая из них определенные выводы. Одни для того, чтобы знать, как спасти государство в будущем, другие — чтобы, наоборот, сокрушить его, как только представится соответствующая возможность.

Следующий социальный взрыв в России произойдет только через 11 лет. Все эти годы противоборствующие стороны будут кропотливо и деятельно к этому готовиться. При этом революционеры уже твердо знали, что свою новую атаку они начнут именно с нового удара по Российскому императорскому флоту. Это произойдет в марте 1917 года, и этот удар будет всесокрушающ…

Период между 1917 и 1921 годами был, пожалуй, самым трудным в 300–летней истории российского Балтийского флота. Первая мировая и Гражданская война не прошли даром. За это время на Балтике произошло немало драматических и трагических событий. Одним из таковых было и дело о сдаче врагу двух новейших эскадренных миноносцев. Ни до, ни после этого случая корабли под красным флагом никогда больше не сдавались врагу. Тот трагический случай явился первым и последним. При этом в плен эскадренные миноносцы сдал не кто–нибудь, а человек, фактически исполнявший в то время должность главнокомандующего военно–морскими силами страны. Подобного история мировых флотов вообще никогда не знала!

В советское время о «деле двух эсминцев» писали мало и неохотно. Понять историков можно, ибо гордиться в данном случае действительно особенно нечем. Однако, как это часто бывает в критические моменты, трусость и подлость одних соседствует с героизмом и доблестью других. История трагедии двух эсминцев не была исключением из этого правила. А потому, наверное, сегодня нам нелишне будет вспомнить еще раз эту трагическую страницу отечественной истории, вспомнить, чтобы попытаться разобраться в событиях декабря 1918 года, вспомнить, чтобы еще раз помянуть поименно тех, кто до конца остался верен своему воинскому долгу и воинской чести.