Карты, деньги, две стрелы - Надежда Федотова

И это «не должна» стало последней каплей. Чего ради я тут стою? И кому здесь нужны мои покаянные признания? Светлые боги, какой же я дурак! Выходит, не мамочка ее от меня отстраняла — Матильда просто не решалась, так же как и я, поговорить начистоту. Ясно как божий день, что пора нашим дорожкам в стороны разойтись… А ей вот неудобно. Спасителю-то оглобли завернуть!.. Тьфу!

— Гр-р? — тихонько поинтересовался забытый иглонос, вопросительно ткнувшись носом в дверь. Та скрипнула.

Голоса внутри затихли. Я шарахнулся от крыльца как ошпаренный. Мало мне услышанного, так не хватало еще, чтобы на пороге с ухом оттопыренным поймали!.. Одна надежда — что на Брыся подумают. Широкий прыжок в спасительные кусты у стены дома, колючие шипы, полоснувшие щеку, — пусть! Хуже уже не будет. Какие-то ошметки гордости у меня еще остались. «Сама поговорю» — ага, сейчас! Вас мне только не хватало, госпожа, с вашими разговорами… Ну его, этот ужин. Сорвусь ведь, боги свидетели, точно сорвусь! Мамаше этой чадолюбивой гадостей наговорю, Матильду расстрою…

А я не хочу ее расстраивать. Правда не хочу.

Безбожное вранье на тему «что-то голова от свежего воздуха разболелась, я спать пораньше лягу» прокатило. От ужина со всеми вытекающими тоже удалось отвертеться, к тому же нахальный Брысь притащил откуда-то круг колбасы, который мы разделили по-братски… ну то есть почти: мне достались огрызки, и те не без возмущенного ворчания. Ничего, переживет. И так уже сало с загривка капает. А я с обеда не ел…

Жаль, запереться не вышло: в отведенной мне хибарке таких роскошеств, как внутренний засов, не имелось вовсе. Пришлось демонстративно укладываться в постель и по мере сил изображать спящего, завистливо прислушиваясь к чавканью из-под кровати. Этот иглонос нигде не пропадет… Приходила кнесица де Шасвар, щупала холодными пальцами мой лоб и что-то бормотала себе под нос по-фенийски. Понять не понял — выговор уж больно быстрый, но еле удержался, чтобы не обругать напоследок. Потом приходила Матильда с котелком супа. Пыталась разбудить, гремела плошками, шмыгала носом, раза два начинала что-то говорить — и оба раза, вздохнув, замолкала… Тоже щупала лоб. Жара не обнаружила, поскрипела стулом и, зачем-то погладив меня по голове, как ребенка, ушла.

А я, отвоевав свой кусок колбасы, с трудом дождался ночи и принялся собирать манатки. Громко сказано, конечно, было бы что собирать. Застегнул мундир, натянул сапоги, перекинул через плечо сумку с Фелановым драным одеялом… Готов. Можно выдвигаться. Предполагаемый маршрут по карте я отследил еще до визита супруги великого кнеса. Оказалось, не так и далеко — дня три потрачу, может быть. Если бы не через лес — и того короче вышло бы, но увы… Не представляю, правда, как я буду ловить этого клятого единорога, не имея ни навыков, ни девственницы. Его же еще и до Мертвого Эгеса как-то дотащить надо. Хм… Я припомнил слова Змея: «Да, единорог. Желательно живой». Ну-ну! Он небось не меньше жеребца хорошего. Нашли наездника.

— Ладно, — пробормотал я, на всякий случай еще раз сверившись с картой и сунув ее в карман, — на месте разберемся.

Я уже толкнул было дверь, как взгляд зацепился за мятый бумажный уголок, торчащий из-под соломенного матраса. Так. Карта у меня, а это что?.. Подарок Фелана? Я вернулся к кровати и вынул неровно сшитую тетрадку. Наверное, Матильда ее сюда засунула. Ну конечно же она! Помнится, мы еще тот занятный стишок ночью читали вдвоем… То есть кнесна читала, а я слушал. Красивый у лаумов язык все-таки! Еще бы понять, что автор конкретного произведения имел в виду? Помню какие-то обрывки — один другого чудней. Какие-то алтари осиротевшие, грехи отцов, маски… Никогда, знаете ли, не понимал поэзии.

Повертев в руках сшив, я оглянулся на открытую дверь хибарки. Деревня спала. Ни огонька, ни звука. И обе госпожи де Шасвар, наверное, уже седьмой сон видят… Пальцы машинально перебирали мятые страницы. На кой ляд мне теперь эти бумажки? Картинки я посмотрел, стишок послушал. Про медальон, который с шеи снять так и не удалось, мы все равно так ничего и не узнали. Оставлю кнесне. Она образованная: и надписи разберет, и развеется заодно. Как ни бесит меня ее матушка, но в одном она права: мне в одну сторону, а Матильде — в другую. Не след дочери кнеса по лесам с компании беглых унтеров шататься. Вот мать под крылышко возьмет, в клан введет, от отца прикроет в случае чего… Интересно, за кого ее хотели выдать замуж? Наверное, за дворянчика какого-нибудь, из штатских… Вечно им все лучшее по первому щелчку пальцев достается!

Повинуясь внезапному порыву, я цапнул из потухшего очага уголек и, перевернув подарок огненного мага обложкой вниз, быстро нацарапал на желтоватой бумаге несколько слов. И без того, считай, как трус последний, ноги делаю… Хоть попрощаться, пускай и так!

Видимо, светлые боги решили чуток подсластить горькую пилюлю: когда я подошел к дому старосты, первое, что бросилось в глаза, — это приоткрытая створка окна. Казалось бы, что тут такого? Ночь теплая, в доме душно… Но когда я на цыпочках подкрался к окошку и осторожно заглянул внутрь, мое лицо само собой разъехалось в улыбке. Возле окна стояла узкая кровать. И спала на ней, подложив ладошку под правую щеку, не супруга великого кнеса, а его дочурка. Я едва не забыл, зачем пришел: Матильда знакомо хмурилась во сне, черные кудряшки рассыпались по льняной наволочке, на белой шейке поблескивает золотая цепочка… Смотрел бы и смотрел, честное слово!

Очнулся я минут, наверное, через пять. И мысленно отвесил себе крепкий подзатыльник — нашел время сопли пузырями пускать! Хотел же потихоньку, без осложнений и поруганной гордости… А эдак я тут до рассвета с умильной рожей проторчу. Вздохнув в последний раз, я тихо потянул на себя оконную створку. Она поддалась без скрипа, как только что смазанная маслом. Похоже, боги действительно сжалились надо мной… Я вынул из-за пазухи тетрадь Фелана и, перевесившись через подоконник, положил ее кнесне на одеяло. Ну вот. Вроде бы все. Теперь можно уходить.

Но если бы вы только знали, как же мне не хочется!

«Держи себя в руках, — подумал я, сжав зубы. — Держи себя в руках!»

Себя я удержал, а руки — нет. Снова перегнувшись через подоконник, коснулся пальцами шелковистого черного локона и поправил сползшее с плеча девушки одеяло. Она не проснулась. Только шевельнулась на подушке и что-то невнятно пробормотала. Хотел бы я знать, что ей снится. Или кто?.. Розовые губки вновь приоткрылись. Я вытянул шею и навострил уши. Если она сейчас скажет «Айден», то богами клянусь — я пошлю лесом и Змей с их единорогом, и папу, и службу…

— Шемьен…

Шемьен? Да чтоб этому гаду везучему пусто было!..

Отдернув руку, я стек с подоконника и, не оглядываясь, поплелся к дороге. Вот что мне стоило просто положить тетрадь и уйти? Так нет же, распустил слюни, уши греть принялся! Ничему меня жизнь не учит. Нет, я знаю, что она меня не любит, я даже и не надеялся… Но это еще можно как-то пережить! А вот то, что она любит другого?

Всем известно: подслушивать — недостойно. И лазить в окна дамских спален, если тебя туда не звали, — тоже. Но капралу Иассиру, вероятно, не терпелось узнать на собственной шкуре, почему. Светлые боги! Ну что я вам такого сделал, а?