Птичий город за облаками - Энтони Дорр

– Сивилла, – спрашивает миссис Ли, вставая из-за стола, – что с Изекилом? – а Изекил откидывается назад, стонет и падает с табурета.

Все ахают. Кто-то говорит: «Что такое?» Мама снова обращается к Сивилле, а миссис Ли поднимает голову Изекила и кладет себе на колени, папа зовет доктора Чха, и тут Изекил извергает на мать фонтан черной рвоты.

Мама кричит. Папа тащит Констанцию прочь от стола. Рвота у миссис Ли на шее и на волосах, на штанинах доктора Пори, и все в столовой пятятся от своих тарелок, папа вытаскивает Констанцию в коридор, и Сивилла говорит: Инициирую карантин первого уровня, всем не занятым жизнеобеспечением корабля немедленно уйти в каюты.

В каюте № 17 мама заставляет Констанцию продезинфицировать руки до подмышек. Четыре раза она просит Сивиллу проверить их жизненные показатели.

Пульс и частота дыхания стабильные, говорит Сивилла. Давление в норме.

Мама встает на «шагомер», включает визер и через несколько секунд уже скороговоркой перешептывается с людьми в библиотеке: «…откуда нам знать, что это не заразное?..», и «…надеюсь, Сара-Джейн все простерилизовала…», и «…что доктор Чха видела, кроме родов? Несколько ожогов, перелом руки, несколько смертей от старости?..».

Отец сжимает Констанции плечо:

– Все будет хорошо. Иди в библиотеку и заканчивай сегодняшние уроки.

Он выходит в коридор. Констанция садится, прислонившись к стене, мама ходит в «шагомере», выставив подбородок и наморщив лоб. Констанция встает, подходит к двери, дергает ручку.

– Сивилла, почему дверь не открывается?

Сейчас перемещения разрешены только тем, кто занят жизнеобеспечением корабля, Констанция.

Констанция видит, как Изекил морщится от света, падает на пол. Безопасно ли папе выходить из каюты? Безопасно ли в каюте?

Она встает на свой «шагомер», рядом с маминым, и включает визер.

В библиотеке взрослые размахивают руками, а вокруг них вихрем кружат документы. Миссис Чэнь ведет подростков по лесенке к столу на втором ярусе и кладет посередине оранжевый том. Рамон, Джесси Ко, Омикрон Филипс и младший братишка Изекила Тайвон смотрят, как из книги появляется тридцатисантиметровая женщина в синем комбинезоне с надписью «ИЛИОН» на груди. «Если во время вашего долгого полета, – говорит она, – возникнет необходимость соблюдать карантин и не выходить из кают, держитесь обычного образа жизни. Ежедневно делайте зарядку, встречайтесь с членами экипажа в библиотеке и…»

Рамон говорит: «Знаю, что у людей бывает рвота, но никогда сам такого не видел», а Джесси Ко перебивает: «Я слышала, карантин первого уровня длится семь дней, что бы ни произошло», и Омикрон подхватывает: «Я слышал, карантин второго уровня длится два месяца», а Констанция говорит Тайвону: «Надеюсь, твой брат скоро поправится», и Тайвон сводит брови, как когда решает задачку по математике.

Под ними миссис Чэнь идет через атриум и присоединяется к взрослым у стола. В пространстве между ними плавают изображения клеток, бактерий и вирусов. Рамон говорит: «Давайте сыграем в „Девятикратную тьму“», и все четверо взбегают по лестнице в игровой отдел, а Констанция еще минуту смотрит на летящие книги, затем берет из коробочки на столе бумажный листок, пишет «Атлас» и бросает листок в щель.

– Фессалия, – говорит она и проваливается сквозь земную атмосферу и плывет над ржаво-бурыми горами Центральной Греции.

Внизу появляются дороги и многоугольная сетка изгородей, заборов и стен, возникает знакомая деревушка: шлакоблоковые ограды, черепичные крыши под обрывами – и вот уже Констанция идет по растресканному асфальту к горам Пинд.

Влево и вправо разбегаются боковые улочки, от них грунтовые дорожки серпантином взбираются на склон. Констанция проходит мимо домов, подступающих к самой обочине. Перед одним из них – полуразобранный автомобиль, перед другим сидит в пластмассовом кресле человек с размытым лицом. В окне засыхает горшечный цветок; на столбе установлен знак с черепом.

Констанция поворачивает вправо, на хорошо знакомую дорожку. Миссис Флауэрс была права: для остальных детей Атлас – нелепый и устаревший. Здесь нельзя прыгать и рыть туннели, как в играх внутри игрового отдела. Можно только идти. Нельзя летать, строить, сражаться или помогать друг другу, нельзя почувствовать, как грязь засасывает твои башмаки и капли падают на лицо, нельзя услышать взрыв или водопад, мало где можно сойти с дороги. И в Атласе все за пределом дорог нематериально, как воздух: дома, деревья, люди. Твердая только земля.

И все же Атлас завораживает Констанцию. Она может бродить в нем сколько угодно. Приземлиться ногами вперед в Тайбэе или на развалинах в Бангладеш, на песчаной дороге на островке у берегов Кубы, увидеть застывших там и сям людей с размытыми лицами и в старомодной одежде, фантастические транспортные развязки, площади и палаточные городки, голубей, дождевые капли, автобусы, солдат в касках, застывших на полушаге, граффити на стенах, громады заводов по извлечению углекислого газа из воздуха, ржавые армейские танки, водовозные машины – все здесь, вся планета на сервере. Больше всего Констанция любит зелень: манговое дерево, тянущееся к солнцу с разделительной полосы в Колумбии, глицинию, которой заплетена терраса сербского кафе, плющ на садовой стене в Сиракузах.

Прямо впереди камера запечатлела на крутом подъеме старуху в черном платье и серых чулках. Она в белом респираторе и, сгорбившись, толкает детскую коляску вроде бы со стеклянными бутылками. Констанция зажмуривается и проходит сквозь старуху.

Высокая изгородь, низкая стена, и дорога превращается в тропу, петляющую между растительностью. Над головой блещет серебром небо. Странные выпуклости и тени прячутся за деревьями, где изображение распадается на пиксели, тропа становится все у́же, местность все пустыннее, и наконец Констанция добирается до места, дальше которого камеры Атласа не снимали. Тропа заканчивается там, где огромная боснийская сосна, метров двадцать пять высотой, ввинчивается в небо. Быть может, это прапрабабушка ее саженца на ферме № 4.

Констанция останавливается, вдыхает. Она раз десять бывала у этой сосны, чего-то искала. За кривыми старыми ветвями камеры поймали длинную череду облаков, а дерево цепляется за гору, как будто стояло здесь с начала времен.

Констанция тяжело дышит, обливаясь потом на своем «шагомере» в каюте № 17. Она изо всех сил тянется вперед, как будто может коснуться коры, пальцы проходят насквозь, изображение рассыпается на смазанные зерна. Девочка наедине со столетней сосной в выжженных солнцем горах Фессалии, страны волшебства.

Перед затемнением возвращается папа в кислородном колпаке с прозрачным лицевым щитком и лампой на лбу. «На всякий случай», – говорит он; голос глухо доносится из-под колпака. Дверь за ним закрывается. Он ставит на мамин швейный стол три закрытых лотка, дезинфицирует руки и снимает колпак.

– Брокколи по-охотничьи. Сивилла сказала, переходим на принтеры в каждой каюте, чтобы децентрализовать питание. Быть может, это наши последние свежие овощи на какое-то время.