Новое сердце - Джоди Пиколт

Смогу ли я это выдержать?

А если не смогу… выживет ли Клэр?

Я пристроилась к ней, вытянувшись рядом на диване. Во сне она прижалась ко мне, как кусочек пазла, вставший на место. Я притронулась губами ко лбу дочери, бессознательно проверяя температуру. Теперь это моя жизнь и жизнь Клэр: игра в ожидание. Как и Шэй Борн, сидящий в камере и ожидающий своей очереди умереть, мы сидели взаперти из-за болезни Клэр, ожидая ее очереди жить.

Не судите меня, если вы не засыпаете на диване с вашим больным ребенком, думая, что это может быть его последняя ночь.

Вместо этого спросите: ты это сделаешь?

Сможешь ли отказаться от мести кому-то, кого ненавидишь, если это поможет спасти любимое существо?

Захочешь ли, чтобы сбылись твои мечты, если за этим стоит исполнение предсмертного желания твоего врага?

В школе я была из тех учеников, которые не забывают ставить черточку на «t» и точку над «i». Я старалась выравнивать записи в тетрадях по правому краю, чтобы текст не выглядел «рваным». Я мастерила замысловатые обложки: крошечную, двухмерную работающую гильотину для моего эссе по «Повести о двух городах». Лабораторную по физике, посвященную призмам, я оформила красочным заголовком; алая буква для… ну, вы поняли.

Вот почему составление письма уполномоченному по исправительным учреждениям немного напомнило мне мои ученические дни. Там было несколько частей: расшифровка стенограммы заявления Шэя Борна о том, что он хочет стать донором сердца для сестры жертвы; заключение кардиохирурга Клэр Нилон, согласно которому она, чтобы выжить, действительно нуждается в пересадке сердца. Для облегчения медицинского осмотра, позволившего бы определить, подходит сердце Шэя для Клэр, я предварительно созвонилась с врачом. Кроме того, я целый час разговаривала по телефону с координатором Службы обеспечения донорскими органами, чтобы подтвердить, что если Шэй отдает свое сердце, то он может сам выбрать реципиента. Я скрепила все эти документы блестящей серебряной скрепкой в виде бабочки, а затем вернулась к компьютеру, чтобы закончить свое письмо уполномоченному Линчу.

Как следует из письма духовного наставника заключенного, отца Майкла Райта, казнь посредством смертельной инъекции не только помешает обвиняемому пожертвовать свое сердце Клэр Нилон, но и противоречит обрядам его религии, что является вопиющим нарушением прав согласно Первой поправке. Поэтому, в соответствии с Уголовным кодексом Нью-Гэмпшира 630:5, раздел XIV, уполномоченному по исправительным учреждениям не рекомендуется приводить в исполнение смертный приговор посредством летальной инъекции. С другой стороны, приведение смертного приговора через повешение не только разрешается Уголовным кодексом, но и позволит обвиняемому отправлять свои религиозные обряды вплоть до момента смерти.

Представляю себе, как отвисла челюсть у уполномоченного в тот момент, когда до него дошло, что мне удалось связать воедино два несопоставимых закона, вследствие чего несколько следующих недель превратятся в сущий ад.

Более того, наш офис готов работать совместно с уполномоченным по исправительным учреждениям для упрощения необходимых действий, поскольку перед пожертвованием органа надлежит проверить тканевую совместимость и провести другие медицинские исследования, поскольку при подготовке донорских органов время играет важную роль.

Не говоря о том, что я вам не доверяю.

Исходя из очевидных причин необходимо быстро уладить это дело.

Мы не располагаем достаточным временем для тщательной подготовки этого дела, поскольку как у Шэя Борна, так и у Клэр мало времени, точка.

Искренне Ваша,

адвокат Мэгги Блум

Я распечатала письмо и вложила в надписанный конверт из плотной бумаги. Заклеивая его, просила: «Пожалуйста, пусть все получится».

С кем я говорила?

Я не верю в Бога. Больше не верю.

Я атеистка.

Или так я говорила себе, пусть даже какая-то сокровенная часть меня надеялась, что я ошибаюсь.

Люди подчас думают, что знают, чего им больше всего будет недоставать, если они поменяются со мной местами и окажутся в тюремной камере. Еда, свежий воздух, любимые джинсы, секс – поверьте, я все это слышал, и все это неправда. Чего больше всего не хватает в тюрьме, так это выбора. У тебя нет свободы волеизъявления: волосы тебе стригут так же, как и всем. Ешь то, что дают и когда дают. Тебе говорят, когда можно принимать душ, испражняться, бриться. Даже наши разговоры предписаны: если в обычной жизни кто-то толкнет тебя, он скажет «извини». Если кто-то толкнет тебя здесь, ты скажешь «какого черта, урод», не дав ему даже рта раскрыть. Если этого не сделаешь, то превратишься в мишень.

Причина, по которой мы теперь лишены выбора, заключается в том, что в прошлом мы сделали неверный выбор. Вот почему всех нас так взволновала попытка Шэя умереть на своих условиях. Казнь оставалась казнью, но даже это мизерное преимущество превосходило то, что мы имели ежедневно. Я мог лишь мечтать о том, как изменился бы мой мир, получи мы возможность выбирать между оранжевым и желтым комбинезоном, между ложкой и вилкой во время еды вместо универсальной пластиковой комбинации того и другого. Но чем больше нас вдохновляла эта возможность, да, возможность… тем удрученней становился Шэй.

– Может быть, – сказал он мне как-то днем, когда сломались кондиционеры и мы буквально подыхали в камерах, – надо просто дать им сделать то, чего они хотят.

В качестве акта милосердия надзиратели открыли дверь в тренировочную камеру, чтобы вызвать сквозняк, но этого не случилось.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что подумают, будто я начал войну, – ответил Шэй.

– Ну уж конечно! – рассмеялся Крэш. – Это я здесь упражняюсь в стрельбе.

Днем Крэш вколол себе бенадрил. Многие заключенные мастерили самодельные шприцы, которые затачивались о спичечный коробок. Бенадрил выдавала тюремная медсестра, можно было накопить лекарство и потом, открыв капсулы, высыпать содержимое в ложку и разогреть его над горелкой, сделанной из банок из-под газировки. Получалась наркота, но из-за буферных веществ, содержащихся в лекарстве, можно было и свихнуться.

– Что скажешь, господин мессия? Ширнуться хочешь?

– Наверняка не хочет, – ответил за него я.

– По-моему, он разговаривал не с тобой, – сказал Шэй мне и потом Крэшу: – Давай.

Крэш рассмеялся:

– Думаю, не так уж хорошо ты его знаешь, педрила. Разве я не прав, смертник?

У Крэша не было нравственных ориентиров. Когда это отвечало его нуждам, он равнялся на «Арийское братство». Он рассуждал о террористических атаках, и он аплодировал, когда мы смотрели репортаж о разрушении Центра международной торговли. У него был список жертв на тот случай, если бы он когда-нибудь вышел из тюрьмы. Он хотел, чтобы его дети, когда вырастут, стали наркоманами, торговцами или шлюхами, и говорил, что будет разочарован, если они станут кем-то другим. Однажды я слышал, как он описывал свою встречу с трехлетней дочерью: чтобы гордиться ею, он велел девочке стукнуть другого ребенка в детском саду и не приходить, пока она не сделает этого. И вот я смотрел, как он подбрасывает Шэю наркоту, тщательно спрятанную в разобранный аккумулятор с жидким бенадрилом внутри. Шэй прижал иглу к сгибу локтя и поднес большой палец к поршню.