Музыка лунного света - Нина Георге

Когда Марианна, больше не стыдясь, легла на постель, на ее острове вновь воцарился торжественный покой.

— Ты прекрасна, — прошептал он, дотронувшись до ее спирального родимого пятна. — Это твоя душа. Пламень. Любовь. Сила. Ты — рожденная в пламени!

На сей раз Янн обвел очертания ее тела пальцами и ртом. Он словно заново создавал ее тело своим желанием, и ей показалось, будто под его прикосновениями из ее тела рождается другое. Прекрасное, чувственное женское тело.

Марианна от страсти впилась зубами в подушку. Она смеялась, она стонала, она выкрикивала в ночь его имя, и все-таки он не входил в нее. Он прикасался к ней осторожно и бережно, возбуждая ее, даря ей наслаждение.

Она испытывала такое самозабвение, ей представилось, будто она снова бросается с моста.

Она погладила его тело, ощущая нежность и мягкость его кожи, напрягающиеся под ней крепкие мышцы и мышцы уже несколько обмякшие. Его тело показалось ей прекрасным. Она почувствовала, что Янн тоже боится предстать перед ней обнаженным. Это ее успокоило.

Марианна стала рассматривать его возбужденный член. Он очень подходил ко всей его внешности. Хорошенький, гладкий и очень твердый, с круглой, выпуклой головкой.

Она взяла его в руку и заглянула Янну в глаза, чтобы убедиться, что ему нравится, как она играет с его членом, как она с ним знакомится.

Ему понравилось. Еще как! Они невольно рассмеялись. Они смеялись, обнимались, крепко обхватив друг друга, не переставая целоваться. Они ощущали безудержную радость, нежность и желание.

В конце концов приникнув к ней и медленно войдя в нее, Янн посмотрел ей в глаза и прошептал ее имя, прозвучавшее словно двойной аккорд:

— Марианн. Марианн? Марианн!

А потом — он так глубоко проник в нее, что она ощутила его чресла в своем лоне, — она хрипло простонала:

— Уже!

Ее стон привел его в восхищение.

«Уже. Уже. Уже».

Ее охватил восторг и беспомощный ужас оттого, что она так долго отказывала себе в наслаждении.

— Je t’aime[138], — прошептал Янн и начал двигаться в ней.

Марианна испытывала такую самозабвенную радость, она не узнавала свое тело, а оно чувствовало, двигалось, требовало, обнимало, обвивало и прижималось к Янну. Ей хотелось больше, еще, еще, до конца, прямо сейчас! Никогда уже она не откажется от такого счастья.

Она влюблялась в его стоны, в его желание отдаться ей, в каждое его движение. Словно каждым замедленным, исполненным наслаждения толчком он давал ей понять, как мучительно ждал этого момента, и хотел, чтобы это длилось вечно.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Янн улыбнулся, не переставая любить ее.

Внезапно испытав оргазм, который, казалось, возник во всем ее теле — в венерином бугре, где-то в глубине ее лона, во рту, под пупком, — она почувствовала, будто кто-то потянул ее за ноги и увлек в глубокий колодец. Она лежала неподвижно, отдаваясь нахлынувшим на нее волнам. Она застонала. Это были вожделение и скорбь, облегчение и мука. Это был рай.

Янн не сводил с нее глаз и не переставал двигаться. Не переставал.

Когда волны страсти схлынули, Марианна засмеялась, сначала тихонько, а потом все громче, уже не сдерживаясь.

Янн посмотрел на нее, умерил свои толчки, улыбнулся и спросил: «Quoi?»[139] — но она не сумела сказать по-французски, что женщины, если не испытывают оргазма регулярно, начинают вести себя странно, и что она только сейчас это поняла.

Она засмеялась, погладила Янна по лицу, отметив его умное выражение, и произнесла голосом, который ей самой показался чужим: «Encore»[140]. «Я хочу всего сразу, Янн. Познай мое тело. Познай мою душу. Прямо сейчас».

Марианна встала и открыла окно. Шелковисто-прохладный, словно только что вымытый, ночной воздух излился на ее разгоряченную кожу, как снегопад из нежных, легких как перышко снежинок. Она сделала глубокий вдох.

Когда Янн кончил… Mon Dieu! Марианна и не представляла себе, как мужчины могут кончать. Это было… невероятно. Видеть, как Янн отдается в страсти, как он извергает в нее семя, стремясь проникнуть еще глубже, раствориться в ней, исчезнуть, а потом наблюдать миг, когда он успокаивается, возвращается в реальность, было равносильно наркотику. Как он смотрел на нее, как простонал ее имя!

— Можно я тебя нарисую, прямо сейчас? — спросил он, не вставая с постели.

— До и после? — спросила она по-немецки. — Хотите полностью изменить свой имидж? — произнесла она, подражая ведущей рекламного канала. «Такое у меня уже было, — подумала Марианна, — уже было».

Она подала ему изразцовую плитку, которая привела ее сюда, с изображением кердрюкского порта и маленькой красной лодочки под названием «Марианн».

— Поэтому-то я сюда и отправилась. Можно сказать, что твоя кафельная плитка меня сюда позвала.

Он привлек Марианну к себе и обвился вокруг нее; его теплые чресла прижались к ее попе.

— Здесь мы относимся к таким совпадениям серьезно. Очень серьезно, — подчеркнул он. — Это знаки, которые дает нам судьба.

— Именно таких знаков мне и недоставало.

Отвергнутый любовник должен заниматься чем-то монотонным и скучным до тех пор, пока не соберется с мыслями. Поэтому Симон тер шкуркой свой старый катер. Много часов подряд. Колетт не желала его знать.

Было это жарким, душным и влажным июльским днем, когда хочется, чтобы под вечер наконец разразилась гроза, из тех, что приносят с собой не только прохладу, но прозрения, откровения, мечты и с потоками воды обрушивают их в людские сердца.

Поль сидел на раскладном стуле. На лице его, как отпечаток козьего копытца в глине, застыло выражение самодовольства; он ощущал себя победителем.

— Любовь частенько выбирает извилистые дороги. Думаю, таких дорог даже больше, чем в Бретани.

Симон мрачно тер шкуркой.

— Вот взять, например, повара. Он думает, никто не знает, что он влюблен в Лорин, а ведь все это знают, кроме самой Лорин. А влюблена ли в него Лорин, она, наверное, и сама не знает.

— Тоже мне знаток женщин выискался, — проворчал Симон.

— Я делю женщин на три категории…

— Как всегда.

— Одни любят влюбляться. Другие любят в себя влюблять. А третьи…

— Вы с Розенн снова вместе?

— Отчасти.

— Иными словами — вы вместе спите.

Симон потянулся и поморщился от боли.