Главный финансист Третьего рейха. Признание старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

— Там должен быть кто-то, — сказал я и постучал.

Никто не отзывался. Я постучал снова.

За дверью прозвучал дрожащий голос:

— Кто это?

Я узнал его сразу — это был голос Штреземана. В то время он возглавлял национально-либеральную фракцию в рейхстаге.

— Доктор Шахт, — отрекомендовался я.

В замке повернулся ключ. В проеме двери показалось круглое лицо Штреземана. Он пригласил нас войти.

— У вас есть последние новости? — спросил я, оглядывая комнату.

— Революция, — коротко ответил Штреземан, сделав усталый жест.

— Что с императором, армией, правительством, полицией…

— Не знаю, — сказал Штреземан, — я последний, кто остался в рейхстаге. — Его голос звучал глухо в пустой комнате, где обычно велись оживленные разговоры. Она выглядела сейчас вполовину больше своей обычной площади. Лицо Штреземана потемнело, глаза и линия рта выражали усталость. Он барабанил по столу пальцами.

— И что будет? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Может, Эберт что-нибудь сделает, — сказал он. — Настал его час. У него самая сильная партия. Если он не сумеет…

Мне стало ясно, что Германия погрузилась в хаос. И поскольку я не был человеком, который уступает без сопротивления, то сказал:

— Что-то сделать нужно, герр Штреземан. Если левые возьмут верх, прекрасно. Но нам нужно основать буржуазную левую партию, чтобы социалистическое большинство не захватило все в свои руки.

— Буржуазная партия с левыми тенденциями, — откликнулся он. — Да, это может быть выходом.

Мы ушли.

В то время я, как и все, понимал, что пробил час социалистических партий. Их настойчивые усилия добиться мира на основе переговоров, огромные жертвы среди рабочих ради Германии и, наконец, последнее по очереди, но не по значению, — обещания социалистов выправить ситуацию — привлекали в их ряды массы избирателей. Это встретит бешеное сопротивление правых — как в России, — что может вылиться в войну между красными и белыми. Нам нужно действовать быстро, если мы хотим чего-нибудь добиться.

10 ноября в полдень мы собрались в большом, обклеенном темными обоями кабинете в берлинской резиденции доктора Теодора Фогельштейна. Внутрь кабинета едва проникал шум уличного движения. Я уже не помню, сколько времени мы сидели и дискутировали.

С самого начала было ясно, что для создания политической партии необходимо взаимодействие с прессой. Но с какой прессой? Мы позвонили в Моссехаус доктору Теодору Вольфу из газеты Berliner Tageblatt. Вольф немедленно согласился сотрудничать с нами. Через несколько часов заявили о готовности предоставить свою газету в распоряжение новой партии левого буржуазного направления Визнер и Штейн из Frankfurter Zeitung. С этими двумя газетами наши перспективы выглядели несколько более благоприятными.

Наконец мы решили 11 ноября, в день, когда в Компьенском лесу было подписано соглашение о перемирии, сформировать ГДП (Германскую демократическую партию). Через пять дней Теодор Вольф сформулировал текст основной декларации, который мы все приняли. К нам присоединился либерально мыслящий депутат Фишбек, взявшийся выполнять обязанности председателя исполкома партии. Проект программы, составленный доктором Паулем Натаном, был одобрен в принципе, но он оказался неработоспособным на практике. Поскольку времени было мало, а некоторые члены партии проявляли склонность тратить бесценные дни на бесплодные дискуссии, я призвал к выпуску «электорального манифеста», который содержал бы публичное объявление о рождении новой партии. Он выпускался через короткие интервалы в последующие несколько дней в виде памфлетов, адресованных определенным слоям населения. Все они носили временный характер, но имели целью пропагандировать повсюду цели ГДП. Мой «электоральный манифест» даже стал программой, продиктованной нуждами текущего момента, которая очертила только широкие контуры тенденций развития нашей партии. Но в то время мне казалось существенным, чтобы мы хоть что-то сделали для достижения своих целей. Из этого манифеста я запомнил лишь одну фразу: «Народ Германии сможет развивать свои национальные особенности свободно и независимо…

Один из нашей компании — кажется, это был граф Бетуси-Хук — чуть улыбнулся, когда прочел этот фрагмент, и сказал:

— Это предложение характерно для вас, герр Шахт. Очевидно, вы приехали из старейшей в Германии крестьянской республики.

— Не понимаю, — признался я.

Он рассмеялся:

— Это слова фермера из Дитмаршена, а не берлинского банкира. И вы утверждаете, что не являетесь республиканцем?

Он имел в виду инцидент, который произошел, когда Теодор Вольф зачитал проект своей декларации, начинающейся со слов: «Мы республиканцы…

— Стоп! — прервал его я. — Не могу подписаться под этим текстом. Я монархист.

Все удивились. Как, спрашивали другие, монархист может быть соучредителем демократической партии?

— Господа, — сказал я, — в мире имеется несколько конституционных монархий, где осуществляется демократическое правление. Вы знаете разницу между республикой и демократией? Первая представляет собой тип государства, вторая — форму правления. Демократия может быть консервативной, либеральной или социалистической.

Теодор Вольф согласился и продолжил чтение. На этот раз предложение начиналось так: «Мы основываем нашу точку зрения на республиканских принципах…»

Я согласился с этой редакцией. Что еще мог я сделать? В данный момент ничего. Император находился в Голландии, германская монархия прекратила существование…

Сколько же путаницы вносят модные словечки! Если сегодня упоминают демократию, люди немедленно связывают ее не только с республикой, но также с левой политической позицией. Они путают тип государства, то есть внешнюю конструкцию, с политическим содержанием государства. Демократия означает проявление политической воли, выраженной посредством свободного голосования граждан и решений большинства в рамках существующей государственной конструкции. Эта политическая воля претерпевает изменения в результате опыта и в соответствии с тенденцией экономического и культурного развития, а также изменений внешней политики. Если бы слово «демократия» было синонимом какого-нибудь левого определения, то есть социализма или либерального радикализма, это привело бы к политической кристаллизации. Демократия является философией жизни лишь постольку, поскольку она означает, что страна должна управляться волей большинства. Но демократия не является жесткой и твердой директивой для определенного философского направления действий. Политическое разумение большинства может меняться и изменяется на самом деле в результате накопления опыта. В ходе исторического развития демократия утверждалась в рамках республиканского, олигархического и монархического типов государства. В отдельных случаях она даже способствовала временному наделению властей всецело диктаторскими полномочиями.