Пир на закате солнца - Татьяна Степанова

– Что?

– Перед тем как мы поедем в прокуратуру, вы расскажете мне всю правду.

– Да я сто раз уже рассказывал. – Угаров поморщился. – Мне нечего скрывать. Я никого не убивал. У меня недалеко от Архангельского парка живет знакомая… ну девка одна… Полина… И я, собственно, ехал к ней, хотел побыть с ней, у нее… правда, она работает, но я мог и подождать… Время было свободное, поэтому я, наверное, и зашел в этот парк…

– Только поэтому?

– Ну да. К тому же мои родители когда-то до развода… ну, мы гуляли там все вместе. Давно, я еще пацан был. У Полины, кстати, тоже сестра младшая… пацанка еще…

– Что-что? Какая пацанка?

КАК БУДТО РАЗОМ ВЫКЛЮЧИЛИ СВЕТ.

КРОМЕШНАЯ ТЬМА.

ВЫТЯНУТЬ ВПЕРЕД РУКИ, ЧТОБЫ НЕ НАТКНУТЬСЯ…

ИЛИ ЭТО В ГЛАЗАХ ТЕМНО?

Свет вернулся – еле теплящийся, оранжевый, гнилой. ВСЕ ТА ЖЕ ДОРОГА – ГОРЫ НА ГОРИЗОНТЕ.

Пыль… тут в пыли что-то лежало… Он же видел тогда, ему снилось. Та девчонка… младшая сестра…

В пыли только темный комок, живой, шевелящийся, пульсирующий комок…

Пиявки! Сколько же их тут…

Он попятился в испуге, споткнулся, обернулся и…

Парковая аллея – кто-то сейчас свернул в нее. Он знал, кто это был, он двинулся следом.

Гравий… никакой пыли… Идти легко. ОНА от него не уйдет. Эта баба…

Зеленая стена парковой шпалеры, розы еще не расцвели, слишком рано – только бутоны, шипы…

ВЫТЯНУТЬ ВПЕРЕД РУКИ, ЧТОБЫ НЕ НАТКНУТЬСЯ…

Шип вонзился в ладонь… кровь…

Оранжевый свет начал меркнуть – и вот уже серая мгла, смеркается, солнце зашло – ТАМ, В ГОРАХ. Во мгле что-то белеет – мраморные руки, плечо. Парковая скульптура, итальянская статуя – слепые глазницы без зрачков, на мраморной щеке паук ткет свою паутину, и мраморные губы в чем-то красном…

Стволы деревьев – парковых лип… Сплетенные корни… Все дальше, дальше, ни пыли, ни гравия под ногами, черная лесная земля, усыпанная хвоей, бурыми листьями… Стволы деревьев… Что-то белеет… вместо стволов – кровоточащие тела, вросшие в перегной корнями-ступнями, тянущиеся изо всех сил руками-ветвями вверх, вверх, прочь, прочь отсюда…

Раны, зияющие напоказ, истерзанная плоть…

Ранить, нанести удар – это же так просто…

И вот теперь это всего лишь мясо… кровь…

Кусты впереди… развалины… Старый парковый грот. Пещера – ТАМ, В ГОРАХ.

Тяжелая трупная вонь, невыносимый смрад… Там, внутри, – словно голодная хищная стая… Рычание, возня, хруст…

Вылетело и упало под ноги, обрызгав… Как будто швырнули кусок со стола…

Мраморная статуя повернула мраморную голову… Слепые глазницы, мраморный язык слизывает красное с мраморных губ…

ЭТО ВКУСНО… ПОПРОБУЙ… ТЫ ВСЕ РАВНО БУДЕШЬ НАШ…

ВЫПЕЙ ЭТО ДО ДНА…

Пиявка, запутавшаяся в паутине, паук уже близко…

В мраморной руке – стакан, полный крови.

ВЫПЕЙ ЭТО… ВСЕ РАВНО ТЫ НАШ…

КТО ЭТО КРИЧИТ?!

– ПУСТИТЕ, ПУСТИТЕ МЕНЯ, ВЫ ПОРАНИТЕ МНЕ РУКУ!!!!

ЗАМКНУЛО И ВСПЫХНУЛО – книжные стеллажи, потолок, искаженное болью и страхом чужое лицо – так близко, что…

Стакан с водой…

– Отпустите же!

Угаров разжал пальцы. Стакан с водой выпал из рук адвоката, звон осколков.

– Что тут у вас? Андрей? – Анна Гаррис распахнула дверь адвокатского кабинета.

– Вы с ума сошли? Что вы себе позволяете?! – Адвокат ослабил узел галстука. – Он побледнел, как мертвец. Я подумал – с ним плохо, налил минералки в стакан. А он в руку мне вцепился, как клещами… Это же хрупкое венецианское стекло, вы могли раздавить, серьезно меня поранив! Вам лечиться надо, слышите меня?

– Слышу. – Угаров еще не совсем пришел в себя. Он был потрясен. Он не понимал. – Извините, я… не знаю, как это вышло… Я все вам расскажу, все, что было, всю правду.

– Приберегите свой рассказ для других. – Адвокат все никак не мог успокоиться, засунул дрожащие руки в карманы брюк. – Я отказываюсь от защиты. У меня золотое правило – я с психопатами дела не имею.

– Но вы же мне обещали! – воскликнула Анна.

– Я обещал вытащить его из камеры, и я это сделал. А теперь прошу покинуть мой офис.

Этим вечером в госпитале все было как-то необычно – Катя сразу это отметила, едва лишь они вместе с Командиром и его сослуживцами прошли КПП. Посетителей пускали, и больные гуляли в парке, но только в центральной его части. Дальше по аллее стояли солдаты – до самого котлована, вырытого между корпусами. Они вежливо, однако непреклонно направляли изумленных родственников больных через запасной вход.

– Чегой-то они все такие вздрюченные? – хмыкнул Командир, поднял глаза и…

– Ой, что это там наверху в переходе? – Катя даже остановилась.

В стеклянной стене перехода – под самой крышей – отсутствовал целый проем, солдаты и рабочие суетились, как муравьи, затягивая его пластиковой пленкой.

Внутри, в холле, висело объявление о том, что верхний этаж госпиталя для посетителей временно закрыт. Командир отправил своих подчиненных на шестой этаж к «кунаку», сказав, что поднимется позже, а сам с Катей двинулся в старый корпус. Катя была ему за это благодарна: Командир – такой человек, ему море по колено, боевики нипочем, с таким всюду пройдешь и страшно не будет.

Страха не было, однако…

Звонили в дверь уже знакомого Кате отделения очень долго. Наконец им открыл… не медбрат, солдат в форме внутренних войск.

– Отделение на ремонте, не функционирует.

– Но тут у вас лежал больной, полковник Приходько, мы к нему. – Катя попыталась заглянуть в дверь.

– Никого тут нет и не было, отделение давно закрыто.

– Как это никого не было! Скажите, его перевели? На какой этаж? Может быть, в другую больницу?

– Я ничего не знаю. У меня приказ…

– Всех посылать, да, сынок? – Командир железной хваткой потянул солдатика наружу. – Ну-ка тихо, тихо… Шшшшш! – Он приложил палец к губам. – Замолчь и слушай. Вот я Олега Приходько сам лично с аэродрома доставил сюда, и лежал он тут – раненый. Баки можешь заколачивать кому угодно, только не мне. Значится, спрашиваю еще раз: куда его отсюда перевели?

– В морг, – солдатик понизил голос до шепота. – Нам говорить не велено. Он из окна вчера выбросился, когда его на исследование повезли. Там стекла – видели, наверное. Что тут было ночью – мрак. – Солдатик оглянулся по сторонам. – Наш один из второго взвода пострадал, он его… уж и не знаю, с собой, что ли, хотел утащить…