Пир на закате солнца - Татьяна Степанова

Она оглянулась на дом Москалевых. Окно на втором этаже.

Данила был там, смотрел на нее.

Потом медленно поднял руку и взялся двумя пальцами за свое ухо.

Секунда – и только штора едва колышется в пустом окне.

Из дверей отделения, расположенного на третьем этаже старого корпуса, двое крепких медбратьев выкатили носилки.

– Где его медкарта? – спросил один.

– Тут. Приходько Олег Иванович, четырнадцатый этаж, гематологическая лаборатория, 21.15. Ему назначено, повезли.

– В такое время, вечером?

– Там ждут, лечащий сказал. Какой-то дежурный консилиум. Грузовой лифт вызвал? Осторожно завози его.

Приходько лежал на носилках, укрытый простыней: больничная зеленая роба, глаза закрыты.

– Он что, в коме? – шепотом спросил первый медбрат. – Я заметил, с ним как-то по-особенному там, в отделении, обращаются.

– Ты тут второй день всего работаешь, так что лучше помалкивай. – Его напарник закрыл внешнюю дверь грузового лифта. – Смотри за ним.

Новенький медбрат лишь пожал плечами. В лифте он украдкой помахал перед лицом Приходько ладонью – никакой реакции. Глаза закрыты – спит, что ли, или в отключке?

Но он ошибался.

Утром один врачебный консилиум в отделении уже собирался. Было несколько приглашенных специалистов – из госпиталя имени Бурденко и НИИ гематологии, у Приходько в который уже раз взяли кровь на анализ. Решено было провести дополнительное исследование на новейшем швейцарском органико-спектрографе, располагавшемся в лаборатории нового корпуса на четырнадцатом этаже. Сеанс был специально назначен в вечернее время, когда процедуры для обычных больных уже заканчивались. Приходько ждала дежурная бригада.

Грузовой лифт мерно гудел, медленно преодолевая этажи. То ли оттого, что в лифте было такое освещение, то ли еще по какой-то причине, но почудилось новенькому медбрату из числа служащих срочную в госпитале, что больной того-с… очень уж плохо выглядит – землистый, серый, похож на покойника.

В последнюю неделю эту перемену во внешнем облике Приходько наблюдали и врачи. Однако основные жизненные показатели были в норме: давление, сердечный ритм, правда, очень частым был пульс: 170 ударов в минуту.

– Вены ему как все искололи, – сказал медбрат, – столько крови, наверное…

Он не договорил: веки Приходько дрогнули, рука судорожно скомкала простыню.

– Ну все, теперь по переходу, – объявил медбрат, уверенный, что больной его не слышит.

Но он опять ошибался.

ТРОЯНЕЦ…

Он был еще жив.

Мерное гудение – точно урчанье в ненасытной утробе. Солнце зашло… Скоро совсем стемнеет – там, в горах…

Больничная каталка, скрипя и вздрагивая на вздутом линолеуме, двигалась по стеклянной трубе госпитального перехода. Из окон был виден парк – сумерки, теплые, прозрачные, майские сумерки окрашивали его в пастельные тона. Парк был пуст и безлюден, больные давно разбрелись по палатам, смотрели футбол по телевизору, и только кошки шныряли по аллеям, охотясь на кротов.

Там, в горах, охота тоже вот-вот начнется…

ТРОЯНЕЦ чувствовал ее приближение.

Разбитая дождями дорога, уводящая вверх по склону, дома с пустыми глазницами окон, с провалившимися крышами. Сухое дерево, раскинувшее свои ветви над бурой черепицей. Тень среди сучьев. Кто-то спрятался там, наверху, в засаде, высматривая свежую добычу.

Дверной проем – зияющая дыра, вонь звериного логова, глухое рычание… Скоро стемнеет, и обитатели вылезут наружу… Гнилой смрад…

ТРОЯНЕЦ ВИДЕЛ ИХ.

ВИДЕЛ ИХ ВСЕХ.

Этот невыносимый смрад…

– Эй, ты как, в порядке? – Новенький медбрат наклонился над каталкой. Приходько захрипел.

Они остановились, следя за его состоянием.

– Тихонько покатили.

– А вдруг он умирает?

– Он не умирает. Это у него бывает… иногда.

– А чем он все-таки болен?

Более опытный медбрат достал из кармана медкарту.

– Слушай, а тут еще такой желтый бланк должен быть – результаты прошлых анализов… Вот черт, видно, там, в отделении, забыли отдать. Надо вернуться. Вези его к лаборатории, а я сейчас спущусь на лифте.

Они расстались в переходе. С высоты четырнадцатого этажа был виден закат: оранжевое солнце садится за башни «Алых парусов».

Воспаленное, гнойное солнце, цепляющееся за вершины албанских гор…

Флейта-зурна: кто-то поднес ее к губам, готовый сыграть ту самую вечно повторяющуюся песнь: волынка-гайда, барабан – заживо содранная кожа еще кровоточит, и три голоса, что поют в унисон, а потом расходятся в октаву…

Предсмертный хрип…

Низкое гортанное рычание…

Крик боли…

Больничная каталка едет по стеклянной трубе – мимо солнца, в ночь, вечную ночь…

Тело Приходько неожиданно выгнулось на носилках – грудь приподнялась, голова запрокинулась.

Медбрат тут же остановился. Сунулся к больному, желая подложить ему под голову сложенную валиком подушку. Но судорога как-то сразу сошла на нет. Приходько расслабился.

Они были уже в конце стеклянного перехода. От дверей лаборатории их отделяло два проема. Оранжевый свет…

– Потерпите, пожалуйста, – медбрат наклонился над каталкой, – мы уже почти на ме…

Скрюченные пальцы, как когти, впились ему в лицо, ослепляя его, разрывая губы. Медбрат дико закричал, отшатнулся назад. Приходько схватил его за шею, притягивал к себе. На простыню брызнула кровь…

– ААААААА!!!! Помогите!!!

Внезапно хватка ослабела – сильным ударом Приходько отшвырнул от себя визжащего парня. Он весь трясся, он был страшен.

– Беги! – прохрипел он. – Я ТРОЯНЕЦ… Сейчас я Троянец… Беги, сынок, спасайся, ОН тебя не убьет, я не позволю!

ТРОЯНЕЦ!!!!!

Это прогремело как гром. А может, только почудилось близкому к обмороку солдатику. Он бросился по переходу к лифту. Оглянулся – больничная каталка, как таран, высадила панорамное окно. Грохот, звон стекол, вопль…

Тело Приходько, пролетев четырнадцать этажей, ударилось о строительный забор и упало в котлован на трубы между новым и старым корпусами.

Смятенье чувств… Прежде Катя никогда не задумывалась о значении этих слов. И вот испытала. Смятенье духа, когда все вдруг…

А ВСЕ – ЭТО ЧТО?

Невообразимое облегчение испытала она, когда вернулась в главк. КПП, дежурный милиционер на входе, холл, лифт, коллеги, зеленые ковровые дорожки, двери кабинетов – все это было. Рабочая обстановка, порой казавшаяся скучной, надоевшей, но…