Если завтра в поход... - Владимир Невежин

Но, несмотря на все усилия армейских пропагандистов, некоторые военнослужащие делали заявления, которые явно шли вразрез с официальными оценками событий. В этих высказываниях, которые квалифицировались органами НКВД как антисоветские, по существу подвергались сомнению бывшие на слуху сталинские пропагандистские установки об «агрессивных» и «неагрессивных» государствах, о «провокаторах войны», которые «привыкли загребать жар чужими руками» и т.д. и т.п.

Например, старший писарь 180-й стрелковой дивизии Карпов не сомневался в том, что активные действия Советского Союза обосновывались наличием договоренности с Германией о разделе Польши, согласно которому немцы получали ее западную часть, а Советский Союз – восточную. Аналогичным образом рассуждал красноармеец 2-й отдельной Краснознаменной армии Иванов. СССР, по его мнению, не только «развязал руки агрессору», т.е. Германии, но вместе «с этим агрессором уничтожил и разделил Польшу». Его сослуживцы высказывались аналогичным образом. Так, рядовой Востриков считал, что «Германия хотела захватить себе Польшу, а Советский Союз захватывает себе». Красноармейцы Харченко и Зарубаев фактически выступали с осуждением вооруженной акции Советского Союза против Польши. Первый из них говорил буквально следующее: «СССР и Германия при заключении договора (о ненападении. – В.Н.), очевидно, договорились между собой о разделе Польши и теперь это практически осуществляют». По мнению второго, приказ о переходе Красной Армией советско-польской границы мог вполне обоснованно побудить «капиталистов» сделать заявление о том, что СССР загребает «жар чужими руками». Поход в Польшу, заключал Зарубаев, – «это не помощь, а просто Советский Союз сам ввязался в войну».

Примечательно, что даже некоторые армейские политработники, которые были призваны доводить до личного состава установки директивных органов о побудительных причинах «освободительного похода», порой действовали вразрез этим же установкам. Так, инструктор пропаганды 138-го кавполка старший политрук Караваев выражал уверенность в том, что на глазах у всех происходил раздел Польши. Он высказывал и следующее предположение: решение об этом разделе было принято в момент заключения пакта о ненападении между СССР и Германией.

Своеобразно интерпретировались в подобного рода разговорах утверждения советской пропаганды о миролюбивой политике СССР и известный лозунг «чужой земли нам не нужно». Красноармеец 13-го стрелкового корпуса Кружилин в связи началом «освободительного похода» в Польшу задавался недоуменным вопросом: «На нас не напали фашисты и мы чужой земли ни пяди не хотим брать, так почему же мы выступаем?». В том же духе высказывался красноармеец Муравицкий, который недоумевал, зачем было необходимо «защищать Западную Украину и Белоруссию, ведь у нас политика мира, пусть они сами освобождаются»; на СССР никто не нападал, «ну и ладно». Им вторил и красноармеец Шелудчев: переход советско-польской границы частями Красной Армии, по его мнению, противоречил лозунгу «мы чужой земли не хотим». В Польше и в других странах, рассуждал Шелудчев, имеются компартии, пролетариат, так «пусть они сами совершают революцию и своими силами избавляются от помещиков и капиталистов».

Порой в высказываниях военнослужащих, отмеченных сотрудниками особых отделов НКВД, звучало осуждение внешней политики сталинского руководства, которая прямо характеризовалась как захватническая. Военнослужащий одной из воинских частей Ленинградского военного округа Макаров был уверен, что СССР «стал фактически помогать Гитлеру в захвате Польши». Утверждения советской пропаганды о миролюбии вызывали у него только протест: «Пишут о мире, а на самом деле стали агрессорами». Что касается населения Западной Украины и Западной Белоруссии, то, как считал Макаров, оно вовсе не нуждалось ни в какой помощи. Свой вывод он формулировал следующим образом: эти территории «мы (т.е. Красная Армия. – В.Н.)… захватываем и только формально сообщаем, что не воюем, а становимся на их защиту».

В таком же контексте прозвучало высказывание красноармейца одной из воинских частей Харьковского военного округа Корасыка. Он утверждал, что подобно немцам, которые вступили в Польшу как захватчики, по отношению к этой стране сходную роль играла и Красная Армия, помимо прочего, способствуя своими действиями новому кровопролитию. Красноармеец Поздняков, служивший во 2-й Краснознаменной армии, заявлял:

СССР вступил на территорию Польши, уже разбитой немцами. Получается, рассуждал он, «что мы тоже загребаем жар чужими руками». Наконец, по мнению военнослужащего Ленинградского военного округа Иофчика, СССР почувствовал слабость польской армии, «и давай заниматься захватнической политикой». Как своеобразный итог его размышлений вывод, часто встречавшийся в высказываниях военнослужащих, – хотя устно и письменно советская пропаганда выступала с осуждением агрессии, СССР «по существу дела» сам стал агрессором.[379]

Гораздо дальше, чем красноармейцы, имевшие, как правило, низкий образовательный уровень и ограниченный кругозор, шли в своих оценках событий второй половины сентября 1939 г. представители командного состава РККА. Так, слушатель 3-го курса академии Химической защиты Адамишин оценивал действия Красной Армии в Польше как проявление «красного империализма». По его наблюдениям, лозунг «чужой земли мы не хотим», который был одним из наиболее распространенных в пропаганде, оказался забытым, как только в Москве «увидели, что можно кусочек захватить». Адамишин проводил аналогию между событиями 1938 г., когда немцы обосновывали захват Судетской области необходимостью защиты проживавших на этой территории соотечественников, и походом Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию под флагом «освобождения единокровных братьев». И если ранее СССР осуждал германских агрессоров, то теперь сам совершил агрессию. «Хорошо чужими руками жар загребать. Немцы разбили Польшу, а мы на готовое идем», – заключал Адамишин.

Когда Красная Армия вступила на территорию Польского государства, некоторые политработники (в основном низового звена) оказались в полной растерянности и не знали, как им интерпретировать происходившие события. Политрук 4-й танковой бригады Украинского фронта Потелешко, один из участников «освободительного похода» в Польшу 1939 г., высказывал свое недоумение по поводу указаний «вышестоящих лиц». Командир и комиссар батальона, в котором он служил, объявили личному составу: «мы будем воевать». Однако, подчеркивал Потелешко, не сказали, кто именно является противником.

Кроме того, рассуждал политрук, Советскому Союзу никто войны не объявлял, его руководство проводит политику мира, стремится не быть втянутым в нее, и вдруг – начали поход и фактически втянулись в боевые действия. Потелешко высказал убеждение: подобная политика явно противоречила «учению партии Ленина-Сталина». Ведь «Ленин учил, что революцию на штыках не принесешь, как в Польшу, так и в другую страну». Для него было совершенно ясно: здесь налицо «вредительство». «К этому кто-то приложил руку, чтобы изменить нашу политику», – убеждал Потелешко.

В то же время органы НКВД отметили в высказываниях военнослужащих Красной Армии проявления тенденции к прямой апологии «красного империализма». Характерно в этом смысле мнение сотрудника Генерального штаба РККА майора Швецова. Он считал, что советское правительство должно добиться от Германии согласия на восстановление СССР на западе «границ старой царской России». Ведь все равно придется воевать против немцев, а поэтому, считал он, следует потребовать от Берлина передачи Советскому Союзу всей польской территории. Взамен же отдать Германии Данциг и районы Польши, населенные немцами.[380]