Ключи Коростеля. Ключ от Снега - Сергей Челяев

– Привратник? – осекся Книгочей. – Привратник миров?

– Да, это был он. Темный Привратник, – уточнил отпущенник и, повернувшись, лег на спину.

– А как ты узнал, что это был он?

– Видишь ли, – Шедув говорил неторопливо, как человек, рассказывающий что-то уже сквозь сон. – Темный Привратник теперь в некотором роде мой хозяин.

Книгочей закусил губу. Он опять вспомнил, кто такой Шедув. Из глубины сознания всплыла насильно загнанная туда глубоко-глубоко мысль о себе – кто теперь Я? Но пока было не до нее, и Книгочей усилием воли, без сожаления загнал эту мысль обратно, до лучших времен, которые, может быть, теперь уже никогда и не настанут.

– И что он хотел, этот… Привратник? – Патрик все никак не мог справиться с трясущимися губами -так они словно отходили от мороза.

– Он же тебе сказал, друид, – сумрачным голосом тихо молвил Шедув. – Снись!

– А ты это слышал? – удивлению Книгочея не было предела.

– Скоро ты сам начнешь понимать такие вещи, – с бесконечным терпением в голосе отозвался дремлющий Шедув. – Как и многие другие. Тебе открылось здесь многое. И ведь ты же хочешь поведать обо всем своим бывшим друзьям?

Книгочей кивнул, хотя в темноте это и было бесполезным жестом, проглотив слово «бывшим».

Шедув что-то проворчал, вздохнул, устраиваясь поудобнее, и легонько махнул рукой.

– Ты сейчас уснешь, но во сне думай о том, что ты им хочешь поведать. К сожалению, ты не сможешь назвать им свое имя.

– Почему? – недоверчиво спросил Книгочей.

– Потому что у нас во сне нет имен, – просто ответил отпущенник. – Ты, конечно, можешь назвать себя тому, кому снишься, но это будет ложное имя, и оно не останется в его памяти. Может быть, какое-то впечатление, ощущение, но и только…

– И еще, – добавил он. – Направляй свои мысли только к тем, кому они адресованы. Ни в коем случае не думай о врагах, иначе они могут попытаться открыть место, где ты сейчас находишься. Хотя вряд ли у тебя это получится – скорее всего, твой сон накроет как дождем и друзей, о которых ты думаешь во сне, и тех, кто находится рядом с ними. Или очень хочет проникнуть в твои сновидения. В любом случае, скажи своим друидам все, что ты теперь знаешь о зорзах. Снись! Но помни – не все, что ты хочешь, будет передано напрямую. И потом как можно быстрее уходи из сна. Когда почувствуешь чье-то присутствие рядом – уходи. Те, кто увидят тебя во сне, должны понять все, что тебе хотелось сказать. Если же нет – значит, так тому и быть. Но они, по крайней мере, задумаются, ведь увиденное, очевидно, будет отличаться от образов, которые пошлешь им ты.

– Почему? И как будет тогда?

– Посмотри на воду – ты действительно такой, или это просто вода тебя так отражает? А в наведенных снах еще сложнее – там чаще всего бывают только неподвижные картинки. Но хватит! Не теряй времени. Снись!

Когда Книгочей стал поспешно устраиваться на ночлег, тщательно кутаясь в одеяло и отчаянно думая куда-то в темноту обо всем, что ему нужно передать Травнику и остальным, Шедув вновь его окликнул.

– Эй, друид, ты еще не спишь?

– Нет, Шедув.

– Тогда перед сном подумай и о том, что эту милость, которую тебе только что оказал Привратник, никому из людей на земле не оказывали уже сотни лет.

– Что ж, – ответил после минутной паузы Книгочей. – Это ведь – людям…

– Ты быстро учишься, – хмыкнул отпущенник. – И осваиваешься в своем новом качестве. Поэтому, прежде всего, подумай хорошо обо всем, что ты расскажешь во сне своему Травнику. А от меня добавь, хоть я это ему уже и говорил: и в размышлениях, и даже в снах бывают ошибки. Его ошибка – направление. Цвет он увидел правильно. Но если не поймет направления – не поймет и цвета. Хотя у часов тоже могут быть стрелы. Скажи ему это, друид. Он поймет.

Ян провалился в сон, как в большую и глубокую яму, наполненную мягкой трухой истлевшей прошлогодней листвы. Какое-то время он еще балансировал на грани сна и яви, но потом все силы куда-то исчезли, его тело стало невесомым, и он, сам уподобившись перезревшему ореху или старому желудю, тихо просочился вглубь. Он опустился туда, где не было ни времени, ни пространства, а только один сплошной туман, в котором так удобно предаваться блаженному ничегонеделанью, ничегонедуманью и, самое главное – ничегонечувствованию. Хотя на этот счет Коростель, конечно, ошибался, – чувства во сне могли обостряться до предела. Простая житейская проблема порой вырастала во сне до вязкой, неразрешимой ситуации, а мелкая ссора раздувалась до масштабов страшной войны со всем и вся. Правда, рассветным утром его обычно спасали сороки. Хлопотливые болтуньи-трескуньи еще засветло принимались обсуждать в соседних кустах свои неотложные птичьи дела, и под их треск Коростель благополучно просыпался, некоторое время лежал в сладкой дремоте и часто засыпал вновь, чтобы увидеть уже другой, свернутый в тугой туманный узел Большой Утренний Сон. Поэтому ночью сны приходили к нему редко, будто специально оставляя место для странных утренних откровений, которые всегда приходили неизвестно откуда. Но этот сон пришел ночью, сразу, едва он только уснул. Сон, который давно уже в нетерпении топтался за дверью, ожидая, когда же его впустят.

Сначала Яна охватила круговерть цветов. Могучий, бесконечный вал самых разных, зачастую противоположных цветов и оттенков медленно захлестывал его сознание, стремясь подмять под себя, поглотить, растворить в себе. Навстречу валу медленно поднималось широкое колесо темных и серых оттенков, в котором кое-где поблескивали успокоительные звездочки соли или кварца, крупинки которого иногда так ослепительно сверкают в яркий солнечный день по берегам рек. Это колесо тоже норовило вобрать Коростеля в себя, подчинить своей тупой, бездушной воле, сделать частью смутно угадываемых спиц, чтобы бесконечно крутить одним из многих таких же, прямых и гладких стержней. Тех, что уже утратили и свой цвет, и свою душу, которыми они, может быть, обладали когда-то. Ян ощущал себя между надвигающимися колесами, как между двух огней, которые, независимо от того, что один – обжигал, а другой – морозил, оба были гибельны и неотвратимы.

Яну прежде уже снились эти колеса, или валы, или моря. Это чаще всего бывало в детстве, когда он заболевал. И когда одно из колес, бархатно-шероховатое и противно мягкое побеждало, подкатывало к горлу неминуемой тошнотой, он просыпался в холодном поту, чувствуя, что вот-вот, еще миг – и содержимое его желудка выплеснется наружу. Ян ненавидел это состояние подбирающейся на мягких лапах тошноты, но подтолкнуть ее, как это запросто проделывали на боевых позициях его товарищи, объевшись тухлого мяса или неумеренно употребившие злодейского самогона, просто сунув палец поглубже в рот, – это было для Коростеля выше его сил. И он зачастую предпочитал терпеть, ожидая, когда организм сам справится с бедой, мучаясь и проклиная свою нерешительность.

Но теперь все было по-другому. За этими колесами, по крайней мере, за одним из них что-то было. Наваждение должно было просто пройти, может быть, проехать по нему, может – раздавить, но и тогда Ян был уверен, что это – только гроза, неизбежный спутник облегчения. Или же всеобщего потопа. Он мужественно принял на себя две тяжелые вращающиеся, хищные волны, и они сразу поглотили его, закрыли все чувства, превратили в крохотную песчинку, которая положилась на волю судьбы. И ужас схлынул. Над ним забрезжило ночное небо, и Коростель уже было подумал, что проснулся. Видя эти колеса, Ян всегда какой-то маленькой частью своего «я» осознавал, что это – только сон, и в этот раз ему тоже не суждено сбыться наяву. Нужно только перетерпеть и побыстрее проснуться.