ЗБ. Заброшенная больница - самое таинственное место в городе... - Олег Раин

Я уже совсем собралась позвонить Лизе и сообщить про приглашение в театр, как сотовый повторно ожил. Опередив меня на пару секунд, звонила сама Лиза.

– Помнишь, мы гуляли по заросшей улочке и ты меня знакомила со своей фантомной болью? – огорошила она меня с ходу.

Могла бы и не спрашивать: разумеется, я помнила.

– Сегодня и я могу показать тебе кусочек своей фантомной боли.

– То есть? – я ничего не поняла, и нос мой нервно задергался.

– В твоей больнице мы уже были, а теперь в мою сходим. Госпиталь ветеранов знаешь?

– Еще бы! У меня мама там одно время работала.

– Ну вот, а я там знакомых своих навещаю. Думаю, и тебе будет интересно.

– А когда ехать?

– Да прямо сейчас и приезжай, я у входа встречу. Ну то есть если я тебя не отрываю от чего-то важного.

– Брось! Что может быть важнее фантомной боли! Конечно, приеду.

Я взглянула на часы и прикинула, что можно вполне успеть и в госпиталь, и в театр. Конечно, надо бы и над уроками посидеть, но все равно ведь не стану этого делать. В ночь перед казнью глупостями не занимаются, а о завтрашней дуэли с Альбинкой я не забывала ни на минуту.

Я давно приметила: в лесу принято здороваться просто так. Совсем как в иных деревушках. А если встречаешь на «тропе здоровья» бабушек-дедушек, так те и вовсе заводят с тобой долгую беседу. Надо ведь кому-то рассказать о мухоморах, которыми лечатся, о травках-муравках и лесных ягодах, о внуках-проказниках и сегодняшней дороговизне в магазинах. В общем, лес, видимо, располагает к общению. И в госпитале, куда я приехала, со мной тоже все дружно здоровались. Я едва успевала отвечать – непривычно же! Еще и улыбались! Не то чтобы все подряд, но каждый второй – точно. Я словно не к Лизе приехала, а в гости ко всем разом.

Лизу тут, кстати, все знали – с ней тоже здоровались, но уже как со старой знакомой. Многие даже норовили обнять – по крайней мере, ясно было, что ей рады.

По дороге на нужный этаж Лиза заскочила в кабинет к хирургам – что-то там выведать и расспросить. Я осталась в коридоре и, чтобы не скучать, обошла развешанные на стенах картины. В чувстве юмора местным докторам было не отказать. Такой галереи я еще не видела. Сначала я даже и не поняла, что там изображено, и только потом сообразила.

Художник был, несомненно, доктором и рисовал то, что знал в совершенстве, – тазобедренные суставы, грудную клетку изнутри, огромные позвонки, горло и прочие фрагменты человеческого тела. При этом никакой чернухи, и более того – в каждой детали угадывалось какое-то трогательное отношение к тому, что изображалось. Никаких травм, разрезов, жутких язв или чего-то подобного. Художник словно демонстрировал, как оно должно выглядеть в идеале, на что следует равняться и что вызывает горделивое восхищение у медиков.

За спиной раздался смех – кого-то, видно, рассмешила оригинальная живопись. Я оглянулась и поняла, что смеются вовсе не над картинами. Это были отец и сын. Сын расположился в инвалидном кресле-каталке, отец примостился рядом на корточках. В ожидании врача они играли: шутливо боролись руками, пихались и обменивались задиристыми репликами. Юноше было лет пятнадцать – вероятно, столько же, сколько и мне, но был он откровенно болен. Церебральный паралич – или как это правильно называется? Худые ноги, чуть перекошенное лицо, костлявые плечики – мне сразу захотелось отвести взгляд в сторону. Страшновато на таких смотреть. Но отец с сыном снова прыснули смехом, и я опять вернулась к ним глазами. Юноша отдергивал тощие кисти, а отец делал вид, что пытается их поймать. Из трех-четырех попыток один раз ловил, но чаще всего сын выходил победителем. При этом оба совершенно непритворно хохотали, и я с изумлением поняла, что они счастливы! Вот сейчас, в эту самую минуту. Потому что немудреная забава доставляла им удовольствие. Радовался сын, и вместе с ним радовался отец. И не было ни скрюченных ножек с инвалидным креслом, ни выпирающих из-под майки ребер – они в самом деле были счастливы!

Я глядела на них во все глаза и понимала, что чего-то жутко не понимаю. И ловила себя на том, что завидую им! Тут же вспомнилась другая сцена, когда возле нашего продуктового магазина я повстречала обнимающихся старушек. Сколько им там было – не знаю, но явно за семьдесят. Одна худенькая и маленькая, другая толстая и необъятная, обе седые и безумно старые. Нет, разумеется, люди в любом возрасте имеют право любить и смеяться, но в голове пятнадцатилетней дурочки это никак не укладывалось. А они стояли, держа друг друга за руки, и громко делились новостями, ничуть не смущаясь прохожих. И точно так же я пялилась на них и никак не могла взять в толк, как можно радоваться, когда тебе такая прорва лет! И чувствовала, что дело тут не в моей тупости, совсем даже нет!

Я просто завидовала этим старушкам.

Мы-то и в свои пятнадцать разучились радоваться – практически совсем! Больше ругались, ехидничали, подсмеивались. Это ведь для нас придумали закадровый смех – прежде такой ерунды не было. И на месте скульпторов я давно бы сварганила памятник старикам и старушкам. А что? Рисует же уральский художник Леонид Баранов старичков со старушками! Они у него и чаи распивают, и играют, и на качелях качаются. Верно, с полсотни картин уже нарисовал – такие очень даже славные. А еще остров Стариков вроде бы есть – где-то на Камчатке, но и там это всего лишь птицы, не люди, и ударение ставится не на «и», а на «а» – ста́рики. Теперь вот для художников и скульпторов новый вариант наклевывался – композиционная группа «отец и сын». То самое, что я сейчас наблюдала. Можно даже кресло-каталку высечь в камне. И никакого пафоса! Пусть любуются друг дружкой, пусть улыбаются и дурачатся.

И так захотелось вдруг подойти к ним… Не знаю… Может, погладить этого парнишку по костлявому плечу, а мужественного отца обнять и наградить каким-нибудь орденом. Он ведь ничуть не придуривался, не деликатничал! Он играл с сыном, и это были не дешевые киношные суррогатные чувства, а самая настоящая любовь…

Скрипнула дверь. Из кабинета вышла Лиза, да не одна – в компании ковыляющего на костылях высокого мужчины в майке.

– Вот, – представила она, – это дядя Володя, а это Лерка, моя подруга.

– Подруги моих подруг и мне подруги, – витиевато изъяснился дядя Володя и пожал мою руку. – А теперь хватайте меня под крылышки – и полетели.

Я сразу поняла, что Лизин знакомый – явный весельчак, и с готовностью подхватила его с другого бока.

– Ух, сильные девки попались! Сейчас от земли оторвете! – дядя Володя пробовал вставать на забинтованную ногу, но выходило у него неважно.

– Вам, наверное, лежать надо, – посочувствовала я.

– Вот и я каждый день своим врачам толкую, – поддакнул дядя Володя. – Полежать, газетки с книжками почитать, а они ни в какую. Заставляют ходить по километру в день, а где тут по коридорам километр находишь?

– На улицу выходи! – строго велела Лиза. – Пока сухо да тепло, почему не прогуляться?