Королева мести, или Уйти навсегда - Марина Крамер

– Не хулигань! – предостерег Женька, любивший делать все по собственному сценарию.

Марина поцеловала его, прижалась лицом к груди и замерла, ожидая, что же будет происходить дальше. Но Женька медлил, поглаживая ее по спине и ничего не предпринимая.

– Женя…

– Молчи, котенок, просто молчи…

Медленно он развязал пояс ее халата, отбросил его в угол, погладил по бедру, а потом так же тихо приказал:

– Встань к картинке.

– Куда? – не поняла Марина, и он перебил:

– Молчи, я же просил! К стене встань, к той, на которой ты.

Она подчинилась, не совсем понимая, что происходит.

– Раскинь руки, как будто взлетаешь.

Прижавшись спиной к холодной, гладкой поверхности стены, Марина раскинула в стороны руки и в упор посмотрела на Хохла:

– Так?

– Да.

– А дальше?

– Молчи…

Она стояла в такой позе довольно долго, затекли руки и спина, но она терпела, закусив губу, и все ждала, чем же закончится этот маразм. Хохол не спеша встал, приблизился к ней, провел пальцем по губам, по щеке, развернул спиной к себе и, забросив ее ногу себе на талию, стал медленно двигаться внутри, целуя в шею, открытую высокой прической.

И она терпела, сжав зубы, а он наслаждался ее покорностью и тем, как она вскрикивает от его прикосновений, как заглядывает ему в глаза, чуть повернув голову, тем, как скользят ее руки по ее же черно-белому изображению на стене. От раздвоения собственного образа у Марины мутилось в голове, она терпеть не могла свои фотографии, никогда и нигде в ее доме не висело ее изображений, разве только когда Егор был жив и настаивал на том, что хочет видеть жену постоянно. Но после его гибели все, что находилось в рамках на стенах, моментально перекочевало в кладовку и там пылилось в коробках. А этот огромный постер очень ярко напоминал ту встречу с Малышом на Кипре, когда Марина обнаружила, что он жив. И теперь Женька снова вернул ее в тот январь…

Заметив слезы, катящиеся по щекам, Хохол отстранился и развернул ее к себе:

– Я сделал что-то не так?

– Н-нет… – пробормотала Марина, вытирая глаза.

– Тогда почему ты плачешь? – Он поднял ее голову и прикоснулся губами к влажной от слез щеке. О, вот этого делать было не надо – от его нежностей она тут же разрыдалась, спрятав лицо на синей от татуировок груди. – Котенок, да что с тобой, маленькая? – растерянно проговорил Женька, поглаживая Марину по волосам. – Родная, не плачь, я прошу тебя…

Но Коваль не могла справиться с собой, на нее вдруг нахлынуло что-то такое, чему она никак не находила объяснения. Тут было все – и погибший муж, чьего присутствия ей так не хватало, и страдающий рядом с ней любовник, изо всех сил пытающийся заменить Егора или хотя бы стать кем-то вроде него, и собственная жизнь, полная всякого… Оказывается, не все в этом мире решают власть и деньги, есть нечто, неподвластное такому мелкому и пошлому критерию, есть что-то, чего не купишь за все золото… И это «что-то» – простое душевное спокойствие, согласие в первую очередь с самой собой…

Женька усадил ее в кресло и побежал в кухню, принес стакан воды, опустился рядом на подлокотник.

– Попей, котенок… – Марина послушно взяла стакан и сделала пару глотков, судорожно вздохнула, всхлипывая. – Ну что ты, родная моя, успокойся…

Она ткнулась лбом в его руку и пробормотала:

– Я опять все испортила…

– Глупышка ты, – улыбнулся Женька, легонько похлопав ее по спине. – Подумаешь – праздник! Ты ж его все равно не любишь, Новый год этот. Нашла за что переживать! Может, спать пойдем? Уже почти утро.

– Я не могу… Я боюсь уснуть, Женя, боюсь, что опять увижу Егора и мне будет плохо… Я устала, так устала…

Хохол решительно взял ее на руки и понес в спальню, уложил в постель и устроился рядом. Его ровное дыхание и тепло, исходящее от тела, подействовали успокаивающе, но сна все равно не было, и Коваль так и пролежала с открытыми глазами весь остаток ночи. В этом доме ей почему-то было не по себе, словно она тайком влезла в чужую жизнь… Возможно, причиной этому был Женька, любовник, которого она привела в дом мужа, но разве Малыш ничего не знал о них? Для него не было бы новостью известие, что жена спит еще с кем-то. Это странно и непонятно, но таковы уж были их отношения – он прощал жене все ее выходки, да и она на многое закрывала глаза, а теперь вот и сына его воспитывает как своего собственного. Но тогда почему так тяжело находиться в его доме, лежать в его постели, дышать этим воздухом? Неужели именно так и гложет чувство вины?..

– Даже праздники здесь не такие, – мрачно сообщил Женька, глядя в окно медленно движущейся по улице машины, – они ехали в центр города. – У нас весело гуляют, а тут как-то… не знаю, не нравится мне здесь.

Марина была абсолютно с ним согласна – ей и самой было невыносимо тяжело в этом городе, в этом доме. Завтра, наконец, прилетает Ветка, и Коваль сможет уехать отсюда. И первое, что она собиралась сделать, когда вернется домой, это съездить на кладбище к Егору. Оказывается, она не могла долго находиться вдали от его могилы, не имея возможности поехать туда именно в тот момент, в какой потянет. Даже мертвый, он продолжал поддерживать ее…

Оставив машину на платной парковке, они медленно прогуливались втроем по центральной площади, и Егорка ковылял самостоятельно, крепко держась за родительские руки, и то и дело задирал головенку, чтобы улыбнуться во весь рот то Марине, то Женьке. Со стороны они выглядели обычной семьей, проводящей вместе выходной день. Единственное, что слегка шокировало приглядевшихся к ним прохожих, были Женькины руки, украшенные синими перстнями и прочей «красотищей». Маленькая детская ручонка, уцепившаяся за палец, выглядела чем-то неуместным, странным. Наконец Хохлу и самому надоело это настороженное любопытство, и он вынул из кармана кожаные перчатки.

– И чего глаза выкатывают? Татуировок не видали, что ли?

– Таких, видимо, нет. Тепло ведь, Жень, а ты перчатки натянул.

– Тебе стыдно рядом со мной, – буркнул он, и Коваль засмеялась:

– Ой, ненормальный! Мне все равно, кто и как на тебя смотрит, а я люблю твои руки, ты ведь знаешь. – Она перехватила его за запястье, стянула перчатку и прижалась лицом к прохладной коже. – Никогда не смей больше говорить такой ерунды.

Он молча освободил руку, потом повернулся и куда-то пошел. Марина в недоумении смотрела ему вслед, пытаясь совладать еще и с рванувшимся следом за Хохлом Егоркой:

– Да стой ты спокойно! Сейчас папа вернется.

И он вернулся – с огромным желтым букетом в прозрачной упаковке, протянул ей, неловко наклонившись и поцеловав в губы:

– Это тебе.

От хризантем тонко пахло семечками, Коваль обожала этот запах, эти цветы, этот цвет… Егорка притих, наблюдая за ними, Хохол вытащил сигареты, но курить почему-то не стал.