Круглосуточный книжный мистера Пенумбры - Робин Слоун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Наследство, – говорит Декл, кивая на ящик со шрифтом. – Шикарно, да?
Он не спеша приближается к ящику, будто мы с ним просто решили потусить здесь, в глубоких катакомбах, и, протянув руку, запускает пухлые розовые пальцы в россыпь литер. Выбирает миниатюрную «e» и подносит к глазам.
– Самая используемая буква алфавита, – произносит он, поворачивая литеру и рассматривая со всех сторон.
Хмурится.
– Эх, поистерлась.
Сквозь скальную породу рядом проносится поезд метро, и вся комната дребезжит. Шрифт Gerritszoon звякает и осыпается: в отделении «а» сходит маленькая лавина.
– Не так уж их тут много, – замечаю я.
– Стираются, – поясняет Декл, бросая «e» обратно в ящик, – Старые буквы портятся, а новых мы не можем сделать. Мы потеряли оригиналы. Одна из главных трагедий нашего братства.
Декл смотрит на меня.
– Некоторые думают, что, если изменить гарнитуру, последующие книги жизни не будут действительны. Они считают, мы навечно привязаны к Gerritszoon.
– Могло быть и хуже, – говорю я. – Это, пожалуй, лучший…
Из читального зала доносится шум: бьет звонкий гонг и повисает долгое тягучее эхо. У Декла загораются глаза:
– Это он. Пора.
Декл осторожно закрывает ящик, тянется за спину и выдергивает из-за пояса сложенный квадрат черной материи. Это еще одна мантия.
– Надевайте, – говорит он. – И не высовывайтесь.
Держитесь в тени.
В дальнем конце зала у деревянного помоста толпятся черные мантии – их десятки. Все тут? Переговариваются, шепчутся, двигают столы и стулья. Готовят сцену для какого-то действа.
– Ребятки, ребятки! – громогласно взывает Декл.
Черные мантии расступаются, давая ему дорогу.
– Кто грязи натащил? Вон как натоптали. Только вчера протирал.
Пол и впрямь сияет, как стекло, отражая разноцветные полки, превращая их в бледные пастельные блики. Смотрится красиво. Снова звучит гонг, и его звон отдается эхом под сводами пещеры, переплетаясь в суровый хор. Черные мантии выстраиваются перед помостом, где возвышается одинокая фигура – ясное дело, Корвина. Я пристраиваюсь точно за спиной высокого белокурого книжника. Ноут и смятый каркас Бурческопа спрятаны в сумке, висящей у меня на плече, скрытой только что выданным мне черным балахоном. Стою, низко склонив голову. Этим мантиям очень не хватает капюшонов.
На кафедре перед Корвиной лежит стопка книг, и он похлопывает по ней мощными пальцами. Эти книги минуту назад Декл принес из печатни.
– Братья и сестры Неразрывного Каптала, – возглашает Корвина. – Доброе утро. Festina lente.
– Festina lente, – шелестят в ответ черные мантии.
– Сегодня я хочу поговорить с вами о двух вещах, – продолжает Корвина. – И вот первая из них.
Он берет одну из книжек в синей обложке и поднимает повыше, показывая всем.
– После многих лет работы наш брат Зейд наконец завершил свою книгу жизни.
По кивку Корвины один из балахонов выступает вперед и поворачивается лицом к аудитории. Это мужчина за пятьдесят, крепкого сложения, насколько позволяет судить мантия. У него лицо боксера, с расплющенным носом и пятнистыми щеками. Должно быть, это и есть Зейд. Он стоит прямо, сцепив руки за спиной. Лицо напряжено: он изо всех сил старается держаться уверенно.
– Декл одобрил работу Зейда, и я прочел эту книгу, – говорит Корвина. – Внимательно прочел, как подобает.
У него и впрямь есть харизма – в голосе звучит спокойная, но непоколебимая уверенность. Небольшая пауза, во время которой в Читальном зале сохраняется тишина. Все ждут вердикта Первого читателя.
Наконец Корвина просто заканчивает:
– Она превосходна.
Черные мантии с одобрительными возгласами бросаются обнимать Зейда и наперебой жать ему руки. Два книжника рядом со мной затягивают песню, вроде бы «Ведь он такой славный парень»[18]. А может, и нет: поют они на латыни. Чтобы не выделяться, отбиваю такт ладонями. Корвина поднимает руку, требуя тишины. Черные мантии отступают и успокаиваются. Зейд по-прежнему стоит перед строем, но уже прикрывая глаза ладонью. Он плачет.
– Сегодня Зейда переплели, – объявляет Корвина. – Его codex vitae зашифрован. Сейчас мы ставим его на полку, а ключ будет храниться в секрете до конца жизни Зейда. И как Мануций избрал Герритзуна, так и Зейд доверил свой ключ одному из наших братьев.
Корвина делает паузу.
– Эрику.
Снова одобрительный гул. Эрика я знаю. Вон он, в первом ряду: бледное лицо, пегая черная борода. Корвина посылал его курьером в Сан-Франциско. Теперь черные мантии поздравительно хлопают его по плечам, и я вижу, как он улыбается, а на его щеках появляется легкий румянец. Может, он не такой уж и злюка. Это немалая ответственность, хранить ключ от Зейда. Интересно, позволяется ли его где-нибудь записать?
– Эрик также назначается одним из курьеров Зейда, вместе с Дарием, – продолжает Корвина. – Братья, выйдите вперед.
Эрик делает три твердых шага. Вместе с ним из толпы выступает еще один черный балахон, парень с золотистой, как у Кэт Потенте, кожей и плотной шапкой русых кудрей. Оба расстегивают мантии. У Эрика под ней серо-стальные брюки и накрахмаленная белая рубашка, а у второго курьера – джинсы и свитер.
Эдгар Декл тоже выступает вперед, держа в руках два широких листа плотной рыжей бумаги. По одной он снимает книги с кафедры и ловко упаковывает, а потом вручает свертки курьерам: сначала Эрику, затем Дарию.
– Три экземпляра, – поясняет Корвина. – Один для библиотеки.
Он вновь демонстрирует собравшимся книгу в синей обложке.
– И два на ответственное хранение. В Буэнос-Айрес и в Рим. Вручаем Зейда вам, братья. Примите этот codex vitae и не смыкайте глаз, пока не увидите его на полке.
Теперь я лучше понимаю поведение Эрика. Он тогда приехал отсюда, доставляя на ответственное хранение свежеотпечатанный codex vitae. И, конечно, был на этом просто помешан.
– Зейд отягчил нашу ношу, – торжественно продолжает Корвина. – Точно так же, как и все переплетенные до него. Год за годом, книга за книгой, наша ответственность возрастает.
Он оглядывает зал, стараясь не упустить из виду ни одного черного балахона. Я задерживаю дыхание и втягиваю голову в плечи, прячась за высоким белокурым книжником.
– Нам нельзя оступаться. Мы должны раскрыть тайну Основателя, чтобы Зейд и все его предшественники могли жить дальше.