Куколка для монстра - Виктория Платова

– Просто так. Откуда вы знаете о господине Авраменко иего казино?

Игра, которую я пыталась навязать Лапицкому, оказалась мнене по зубам. Я почувствовала усталость, да и выпитая водка давала о себе знать.

– Я не отвечу на этот вопрос.

– Не хотите, ясно. Тогда еще одно – эта подругаобразовалась в течение полугода или что-то около того. Слишком стремительныесроки для близкой дружбы. Не находите?

– Нет.

– Ее даже пригласили на юбилей Дамскера.

– Не вижу в этом ничего криминального.

– Никакого криминала, романтическая история чистойводы. Естественный ход событий. Подруга очень быстро перескочила на самогобанкира. Весь октябрь и часть ноября они обедали вместе. – Я физически ощущала,как капитан плетет незаметную паутину, где мне отводилась роль подрагивающейкрылышками, ничего не подозревающей мухи.

– Типичный адюльтер, такое сплошь и рядом случается, –вяло поддержала Лапицкого я.

– Так вот, эта самая Анна действительно была на юбилее.Ее видели все, но только до того момента, как был убит банкир. А потом онаисчезла. Как в воду канула. Поразительное совпадение. Она оказаласьединственной из присутствовавших на юбилее, кого не удалось найти, – он в упорпосмотрел на меня. – Кстати, фамилия владелицы счета в банке – АннаАлександрова. Вам она ничего не говорит?

– Зачем вы все это мне рассказываете? – Я аккуратноопустила руку в карман шубы.

– Вам не жарко? – насмешливо спросил капитан. – Шубу-тоснимите.

– Ничего, все в порядке.

– Зачем вы все-таки пришли ко мне? – Теперь Лапицкийсмотрел на меня не отрываясь. – Не проще ли было остаться в клинике ипо-прежнему симулировать амнезию. Во всяком случае, у вас получалось этодовольно убедительно. Я почти поверил в это, – Мне нужны документы. Я больше немогу быть никем, – черт возьми, не нужно мне было пить, почему он такпристально на меня смотрит?..

– Почему вы так на меня смотрите?

– Пытаюсь понять, какое же лицо было у вас допластической операции.

Он ничего не забыл, этот капитан, кажется, я недооценилаего. Стоит ему залезть в карман моей шубы, – а сейчас я не в состоянииоказывать сопротивление – как он извлечет на свет божий пистолет. Пистолет, изкоторого застрелили двух человек.

– Я не помню, какое лицо у меня было.

– Никогда не думал, что мне так повезет, Анна, –наконец сказал он. – Такое бывает раз в жизни. Тем более – в сраной ментовскойжизни, как вы ее называете…

Никогда не думал, что ты вот так придешь ко мне. Видать,сильно тебя прижало.

И я не выдержала. Я совершила непоправимую ошибку.Совершенно не думая ни о чем, удивляясь полному отсутствию эмоций, я попыталасьдостать оружие из кармана. Легкое безобидное движение.

И тогда капитан, бросив свое тренированное тело через стол,– все выглядело так, будто бы он ждал этого движения, – перехватил мою руку. Неудержав равновесия, я упала со стула, а капитан рухнул на меня.

Совсем близко я увидела его торжествующую улыбку.

– Ну все, Анна. Кажется, это ты. И кажется, тыпопалась…

* * *

…Маленькая комната, где нет ничего, кроме пары стульев икровати, застеленной тонким одеялом. Деревянный пол, деревянная обшивка стен,низкий деревянный потолок, скошенный прямо над кроватью: видимо, комнатанаходится прямо под лестницей, которая ведет наверх. Иногда я слышупоскрипывание половиц, люди за пределами моей комнаты поднимаются и спускаются.Но в доме отличная звукоизоляция: лестница – единственный прокол. Никакихзвуков ни наверху, ни внизу – только шаги по лестнице.

Целыми днями я прислушиваюсь к этим шагам. Я научилась ихразличать. Поднимающихся и спускающихся – пятеро. Двоих я знаю – это самкапитан и шофер Виталик. Виталик приходит три раза в день и на очень короткоевремя – приносит нехитрую еду, состоящую в основном из бутербродов и кофе. Лапицкийможет явиться когда угодно и просидеть сколько угодно, болтая на разные темы,ленивый простачок. Это очень странные темы, но я вынуждена их поддерживать. Мыснова на «ты», сейчас ко мне невозможно обращаться иначе, хотя больничныйхалат, успевший стать моей второй кожей, заменили на рубашку и джинсы. Междумной и Лапицким уже нет недоговоренности, и меня смущает только одно: почемупосле всего происшедшего я нахожусь не в следственном изоляторе, а здесь.Здесь, на загородной даче с зарешеченными окнами и полоской леса вдали. Лесзавален мертвым февральским снегом. В комнате, где я заперта, почти всегдасумерки, и почти всегда лицо капитана кажется мне лицом туземного божка смерти,на алтарь которого брошена моя судьба.

Из деревянной мышеловки с кроватью и двумя стульями нетвыхода. Меня мягко обвиняют в нескольких убийствах, два из которых я не помню,а в двух других была только свидетельницей. О причастности к убийству банкира иего жены мне сказал капитан – еще тогда, в своей квартире, наполненной воспоминаниямио горнолыжных курортах. Эрик и хирург-пластик всплыли позднее, когда я уже былазаперта на этой даче, – они проявились на фотографиях, которые принес мнекапитан. Там же были и мои фотографии – фотографии Анны Александровой допластической операции, которые я уже видела. Меня не покидает странное чувство,что весь мой мир состоит только из изображений людей и изображений меня самой…Ничего живого, ничего конкретного.

Капитан выжидает – отсюда эти странные разговоры ни о чем иобо всем одновременно. Ему интересна моя точка зрения на разные вещи – те вещи,о которых я помню. Имя Олега Марилова больше не упоминается, капитан давнозабросил бесперспективное дело расспрашивать меня о нем – так ребенок легкорасстается с надоевшей ему игрушкой. Капитан вообще старается обходить острыеуглы, связанные с моей амнезией. Он – или они (я вспоминаю пять абсолютноразных манер подниматься по лестнице над моей головой) – гораздо большеинтересуются прошлым Анны. Конечно, они знают обо мне гораздо меньше, чем зналЭрик, чем знал Илья, но и то, что им известно, вызывает в них почтительноеудивление. Во всяком случае, именно это чувство написано на бесстрастном лицетуземного божка смерти, когда я исподтишка, из угла своей смятой кровати подлестницей, смотрю на него.

Я думаю, это относится к моему прошлому. Но приходит день,когда я понимаю, что это не только прошлое. Но и будущее…

– Рано или поздно к тебе вернется память, – сказал мнеЛапицкий, сидя в своей излюбленной позе: нога на ногу, руки сцеплены на кругломзатылке, – но даже ее отсутствие не может служить достаточным аргументом, чтобыоправдать тебя на суде.

– Мне все равно.

– Отлично. После всего того, что ты успела натворить,тебе светит пожизненное. Или пятнадцать лет, как минимум. И считай это подаркомсудьбы. Ты в курсе?

– Мне все равно.