Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни - Джордж Гриффит

и корабли пойдут за мной. Но ближе к вечеру в каюту «Ибиса» вошел Амемфис и, не отвечая на приветствие, встал, качая головой, ломая руки и бессмысленно глядя на меня; из его глаз по морщинистым щекам обильно текли слезы.

— Что случилось, Амемфис? Что с ней? — вскричал я. — Если ты принес новости, то плохие, как я вижу, так что не говори мне, что это о царице!

— О царице… о царице! — воскликнул он, внезапно раскинув руки. — Нет, не о царице, ибо, клянусь славой Исиды, в Египте больше нет царицы и никогда не будет, пока ее имя не будет забыто. О, горе мне! Что я наделал! Это мой грех, и вот как она отплатила за него! Я, жрец Египта и главный служитель Амона-Ра, был искушен колдовством ее блестящего ума, я открыл ей тайны запретные для всех, кроме тех, в чьих жилах течет кровь жрецов или древнего царского рода Египта. Я пытался посадить на трон Менеса ту, чьи вены осквернены македонской кровью. Я думал предать ей Египет, а она предала и меня, и Египет. И все же боги знают, что мои помыслы были чисты и что я сделал это ради блага.

— Но что она сделала, Амемфис? Что это за предательство, о котором ты плачешь? Что же такое совершила Клеопатра?

— Терай из Армена, мое чудо и моя надежда, — произнес он, обхватив мою правую руку обеими холодными и дрожащими руками. — Известие, пришедшее ко мне, будет столь же печально для тебя, как и для меня. Ты смотрел с любовью в ее роковые глаза и мечтал вместе со мной о троне, который вы должны были разделить с ней. А теперь — увы, конец светлым надеждам вчерашнего дня! Ты должен узнать, что прошлой ночью, следуя, я не сомневаюсь, злым советам своей лживой греческой служанки, она тайно отправилась в Александрию и позволила египетскому предателю отнести себя во дворец Цезаря.

— Что? — воскликнул я, вырвав руку и отступив на шаг. — Во дворец Цезаря? Нет, нет, ты бредишь, Амемфис! Это неправда. Это слишком ужасно, чтобы в это можно было поверить!

— Нет, говорю тебе, это правда, — ответил он тонким, дрожащим голосом. — И не просто во дворец Цезаря, но и в его покои. И та, которая еще вчера могла стать царицей Египта, теперь стала блудницей, которая сама продалась Цезарю, стала наложницей самого безжалостного из наших господ. Это, как ты говоришь, слишком ужасно, чтобы поверить, но — да помилуют нас боги и да осудят ее! — это правда, ужасная правда. Горе Египту и нам!

Пока он говорил, его голос сорвался в пронзительный, дрожащий крик, похожий на вопль боли, а затем стих в скулящий стон. Он опустился на сиденье и, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону, в то время как я ходил взад-вперед по узкой каюте, стиснув до боли руки и с гневом в сердце спрашивая себя, какой виной я навлек на себя такой горький удар, и пытаясь придумать, как отомстить за него.

Тогда я спросил, известна ли эта новость в армии и на флоте, и если да, то какой эффект она произвела. Все еще стеная между словами, Амемфис ответил, что к этому времени все уже знают об этом, так как много наших друзей прибыли из Александрии в надежде убедить нас пойти войной на город и отомстить за позор Египта.

Но, воистину, воля богов была против этой древней страны, ибо как только стало известно о предательстве Клеопатры, наши люди начали дезертировать сотнями, проклиная ее имя и моля пустые небеса отомстить ей, но не думая в своих непостоянных, трусливых сердцах о том, чтобы отомстить самим. Пока победа была с нами, все было хорошо, и они пошли бы за нами куда угодно. Но теперь их царица предала их римлянам, и страх перед именем великого Цезаря тяжким грузом лег на их трусливые души.

Наши полки растаяли. Люди либо рассеялись на юг по домам, либо отправились поодиночке в Александрию, чтобы дождаться поворота событий и посмотреть, выйдет ли в конце концов победителем Цезарь или Потин, Клеопатра или Арсиноя. Я понял, что нельзя терять времени, если нужно хоть что-то спасти. Я знал, что Цезарь в настоящее время заперт, но я не знал ни о силе армии и флота, которые осаждают его, ни о том, как скоро их отряд сможет обрушиться на наши трусливые истощающиеся силы в Пелусии.

Более того, кончилась моя недолгая мечта, разбитая подлым предательством той, что снова пересекла мой путь в образе Илмы, но с черным лживым сердцем Балкис в груди.

— Что для меня теперь Египет? — в гневе бросил я Амемфису, узнав, как обстоят наши дела. Зачем мне сражаться за страну, чьи выродившиеся сыновья — трусы и слабаки, у которых не хватает мужества вырвать шею из-под пяты чужеземного хозяина? Разве море не открыто, а мир не широк, и удача не где-то там, где ее можно взять?

Какая мне разница, кто правит в Александрии — Цезарь или евнух? И является ли та прелестная грешница, которая предала нас, содержанкой Цезаря или вассальной царицей Египта? Поистине, это уже не имело значения. В ту ночь я отправил Амемфиса на хорошо укомплектованной галере вверх по Нилу к его дому среди полуразрушенных храмов его исчезнувших богов, и принялся спасать для себя то, что мог, из обломков того, что мы выиграли.

— Прощай, Терай, — сказал он, когда я в последний раз обнял его на палубе. — И все же мы встретимся снова, прежде чем закончится эта новая жизнь, которую боги дали тебе с моей помощью. Я ухожу, чтобы принять наказание за самонадеянность. Меня ждут долгие, томительные годы раскаяния и ожидания того, что должно случиться. Когда мы встретимся снова, твои золотые локоны станут такими же тонкими и седыми, как моя борода, а твое могучее тело — изможденным и сморщенным, и едва способным держать вес того, что от него останется. Но у тебя может быть много счастливых лет между сейчас и потом, так что прощай, и пусть боги даруют тебе славу и богатство по твоим заслугам!

Мы расстались, но однажды мы действительно встретились с ним снова.

А пока я вернулся в гавань, где стояли галеры, и вызвал к себе Хато, предводителя готов, о которых я говорил раньше. В нескольких словах я откровенно рассказал ему, как обстоят дела, и спросил, не желает ли он с товарищами помочь мне забрать лучшие галеры и последовать