Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни - Джордж Гриффит

добилась своего, а я, видя, что увещевания бесполезны, приказал ее телохранителям прикрыть ее щитами, когда начнется сражение, а затем велел оруженосцу принести мой лук и связки стрел. Я занял свое место на высоком баке и натянул тетиву на лук.

Мы повернули немного на юг, чтобы оказаться между противником и солнцем. Затем мы спустили паруса, погонщики рабов приготовили кнуты для несчастных, которые трудились на скамьях внизу, зазвучали флейты, весла шлепнулись в воду, и «Ибис» рванулся вперед вместе с остальными, быстро увлекая меня в мой первый морской бой.

Когда ближайшая из александрийских галер оказалась примерно в шестистах шагах от «Ибиса», я взял у оруженосца стрелу и положил ее на тетиву. Он ошеломленно уставился на меня, потому что даже на половине расстояния египетским луком невозможно было убить человека. Я подтянул острие к тетиве и пустил стрелу высоко над мачтами галер, пока она не скрылась из виду. Из группы воинов, стоявших на баке, донесся негромкий возглас изумления, так как самый сильный из них не смог бы пустить стрелу даже на половину расстояния.

Как вы понимаете, я пустил стрелу только для того, чтобы испытать силу лука, и убедился, что он сослужит мне хорошую службу. Поэтому я взял другую стрелу и, увидев идущую на нас большую галеру под пурпурно-синим флагом, царским знаменем Египта, я прицелился и послал стрелу с шипением в группу ярко одетых воинов, которые стояли на носу, размахивая оружием. Клянусь богами, вы должны были слышать крик, который поднялся со всей нашей флотилии, когда один из них подпрыгнул на метр в воздух и упал обратно на палубу со стрелой в сердце.

Стреляя так быстро, как только успевал укладывать древко на тетиву, я обрушил дождь стрел на адмиральскую галеру под командованием самого убийцы Ахиллы. Задолго до того, как мы приблизились на расстояние выстрела из обычного лука, я уложил на палубу добрый десяток бойцов, но гораздо смертоноснее стрел была паника, которую вызвала у них такая ужасная стрельба, как это было у ассирийцев три тысячи лет назад. Страшно было противостоять таким стрелам, но еще хуже было выйти на ближний бой с воином, который их посылал.

Но теперь принялись за работу лучники и пращники с обеих сторон, и тучи стрел со свистом стали рассекать воздух, а камни и шары из свинца и железа непрерывным ливнем с грохотом обрушились на нас. С каждым метром пространства, которое исчезало между галерами, старая боевая ярость разгоралась во мне все жарче и жарче. Я отложил лук, потому что моя последняя стрела была израсходована. Оруженосец пристегнул медный щит из крепкой бычьей шкуры мне на левую руку, а правой я принялся размахивать двусторонним боевым топором, словно маятником, отсчитывая мгновения, которые еще должны были пройти, прежде чем можно будет подать сигнал на абордаж.

Капитан нашего «Ибиса» творил чудеса, и вот, наконец, открылся бок александрийского адмирала, и долгожданный момент настал. Я взмахнул топором, надсмотрщики зарычали, жестокие кнуты со свистом опустились на спины вспотевших, задыхающихся рабов, огромные весла согнулись, а «Ибис» дернулся вперед так, будто хотел выскочить из воды. Мы приготовились к удару, услышали грохот и треск весел александрийца, и крик гнева, смешавшийся с воплем торжества, когда наш тройной клюв вломился в его бок.

Наш высокий бак возвышался над палубой адмиральской галеры. Я измерил расстояние и одним могучим прыжком перепрыгнул через острия копий, выстроившихся вдоль фальшборта. Когда я приземлился на палубу, старый боевой клич, который в последний раз эхом отдавался от стен тронного зала Тигра-Владыки, громко и яростно вырвался из моей груди, и лезвие моего топора пронзило щит, шлем и череп крепкого римского воина, который в ужасе отпрянул от моего дикого прыжка.

В следующее мгновение меня окружили. Мой добрый топор сверкал длинными широкими кривыми над моей головой, и в конце каждого поворота он попадал точно, и человек падал, чтобы никогда больше не шевельнуться. Клянусь славой Бэла, у них не хватало духу для таких сражений, у этих изнеженных воинов Греции и Египта с их жалким оружием и слабыми руками! Боги! Я мог бы сразиться с тысячью, если бы они захотели постоять за свою землю, но они не стали.

Им хватило коротких десяти минут. Позор им, они сломались и бежали, как овцы, а я, бросив щит оруженосцу, который к этому времени с отрядом абордажников с «Ибиса» последовал за мной, схватил топор обеими руками и гонялся за трусами вверх и вниз по палубе, смеясь и крича им, чтобы они остановились и сражались как мужчины, но с таким же успехом я мог бы кричать на свору собак на улице.

Наконец, сзади я услышал слабый крик: «Ахилла!» — и, обернувшись, увидел роскошного с головы до ног грека в великолепных доспехах, который держал перед собой огромный щит и крался ко мне с мечом. Три быстрых шага — и мой красный, мокрый от крови топор взлетел, но прежде чем он опустился, сердце труса растаяло, меч и щит со звоном упали на палубу, и он вскинул руки, плача и дрожа:

— Пощады! Пощады! Люди не могут сражаться с богами, я сдаюсь!

— Ах ты, шавка! — бросил я, опустив топор и положив руки на рукоять. — Трусливый пес и убийца! Где нож, пронзивший шею великого Помпея? Ты способен ударить царя в спину. Подними свой меч и щит, и покажи нам, как ты ударишь врага спереди!

Но трус не сделал ни малейшего движения в мою сторону. Он стоял, дрожа в своих величественных доспехах, и наконец, сумел выдавить из себя:

— Нет, я сдался, господин. Я и мой корабль — твои.

— Тогда, — сказал я, — если ты мой, прикажи своему капитану, чтобы он дал сигнал флоту сдаться вместе с тобой, или, клянусь глазами Иштар, я повешу тебя на твоей же мачте, и это и станет для них сигналом.

Чтобы спасти свою жалкую жизнь, трус подал сигнал, хотя, как оказалось, в нем не было особой нужды, так как все это время по всей линии бушевала жаркая битва, и то, на что мы рассчитывали, свершилось. Наши люди, охваченные триумфальным исступлением от зрелища моей схватки, сражались так, как никогда прежде, и по всем александрийским кораблям разнесся слух, что какой-то бог спустился на землю и сражается за Клеопатру.

Когда александрийцы увидели сигнал с мачты адмирала, они поверили, что их командир погиб и что мы захватили его корабль, как оно и было на самом деле, и многие галеры развернулись и