Без боя не сдамся - Дина Рид

– Слушай, я не хочу больничной кровати, – признался страшно уставший, но успокоенный Алёша. – Мне нужны тренажеры. Я лучше буду спать на матах, на полу.

Михаил Иванович глянул на сына с уважением:

– Значит, сделаем тебе спортзал.

* * *

Наташу Колосову похоронили через два дня – в тихую, снежную пятницу. По настоянию Алёши её отпели в церкви, и до начала церемонии он сам долго, уткнувшись в костыли, читал над ней молитвы. На кладбище возле дорогого, красиво отделанного гроба, усыпанного алыми розами, они были вдвоём: отец и сын – две одинокие фигуры в чёрных пальто.

Не разговаривая друг с другом, они вернулись домой на чёрном «Лексусе», без слов и слёз выпили за упокой души. В чёрно-белой гостиной на камине появилась большая старая фотография в тёмной рамке – нежной молодой женщины с голубыми глазами.

Нельзя сказать, чтобы отец и сын воспылали друг к другу любовью. Но груз ненависти, сковывающий Алёшу всю жизнь, постепенно рассыпа́лся. Изредка, по вечерам они даже беседовали. Алексей спрашивал, а отец отвечал – рассказывал о детстве: о матери-одиночке, что никак не могла выйти замуж с пацаном на руках, потом об отчиме, который велел Мише Колосову самому подносить ремень, если провинился, а ежели нет, бил до крови. Узнал Алёша о прадеде-казачуре, который клял советскую власть и пилил мать Миши за принесённого «в подоле» сынка – позор для семьи, узнал про трёх дядьев, шумно гулявших и не особо обращавших внимание на Мишку.

Оказалось, дед Колосов настоял, чтобы фамилия родовая осталась за внуком, не позволил отчиму дать чужую. Когда Мишка жил у деда, тот учил его жизни, бывало и нагайкой. Дома, у матери, тоже было несладко.

В шестнадцать лет Михаил поступил в училище и уехал из станицы. Делал всё, чтоб не жить, как дед, как мать с отчимом и дядья, быстро пошёл в рост по комсомольской линии, ведь смышлёный был и упрямый. Женился в первый раз – неудачно, застал жену с коллегой. Долго был один, отходил от обиды, пока Наташу не встретил. Она была моложе его на пятнадцать лет, но, казалось, полюбила. Даже непонятно за что. Тогда СССР развалился, но Михаил Иванович и при новых порядках устроился хорошо, цепко, даже лучше, чем раньше, – своего не упускал, богател, когда другие нищали. А потом Наташа исчезла…

Отец, ужас всего детства, предстал перед сыном другим человеком: таким же истерзанным воспитанием, как и он сам – тот, выстояв, замуровал сердце накрепко – в броню. Алёша слушал его и вспоминал, что говорил брат Филипп: «Те люди, кого полюбить трудно, обычно нуждаются в этом больше других». Только всё же Алёша не понимал, как полюбить отца. И возможно ли?

А Михаил Иванович постарел на глазах, обмяк – от того ли, что грызли его ошибки прошлых лет, от того ли, что жизнь сыграла с ним злую шутку: считал себя вечно правым, а тут и сын-волчонок оказался родным, и жена – не шлюхой. Но в семье Колосовых наступило негласное перемирие.

Машу привели в чувство. Сердобольная дежурная, не особо спрашивая, вколола успокоительное, и, провалившись в пустую дыру без снов, Маша заснула. Ранним утром с чёрными кругами под глазами она нетвёрдой походкой вышла из сестринской и тут же наткнулась на Артура Гагиковича. Диким взглядом полоснула по нему:

– Как вы могли?!

Врач одёрнул халат и на повышенном тоне ответил:

– Что мог?! Колосова выписать?! Опекун так решил. Родной отец, кстати. Сама видела комиссию ВТЭК, знаешь, что дали Алексею первую группу. Это ж для установления опекунства было, по требованию суда.

– Я не знала, – растерялась Маша, – не знала, что… суда.

– Так вот, дорогая, мне выдали судебное решение, опекун написал расписку. Всё как положено. Что я, пациента силой, по-твоему, должен был удерживать? – Артур Гагикович уткнул руки в боки.

– Нет, – поникла Маша и едва слышно произнесла: – Я даже приблизительно не знаю, где Алёша теперь может быть…

Артур Гагикович посмотрел на её горестно склонённую макушку и вдруг сжалился:

– Отца зовут Михаил Иванович. Фамилия такая же – Колосов. Прописка в паспорте – Ростов-на-Дону. Может, что-то ещё священник твой знает – они тут бурно беседовали вчера. Спроси.

– Спасибо, – прошептала Маша и всхлипнула.

– Ну, не реви, – похлопал её по плечу хирург. – Оно к лучшему. Я смотрю, там папаша при больших деньгах. В Израиль или ещё куда повезёт лечиться. Знаешь, не стоит калеку на плечи себе взваливать. И так одна тень от тебя осталась…

* * *

Словно ступив ногой в сумрачный мир и присутствуя в этом лишь частично, Маша ехала на троллейбусе в епархию, потом несомая ветром, как призрак, шла от остановки к солидному кирпичному зданию. Зайти внутрь она не решилась, вызвала отца Георгия по телефону. Когда игумен показался, по его пасмурному виду Маша поняла, что хороших новостей ждать не стоит.

– Давай пройдёмся, – сказал батюшка, поднимая воротник пальто.

Маша побрела за ним и спросила:

– Вы знали, что Алёшу заберут?

– Нет.

Они сделали пару шагов, молча, но Маша не выдержала, расплакалась:

– Батюшка, он вспомнил. Он не простил меня…

Отец Георгий остановился:

– Дурёха, он не тебя, он себя не простил! Я всё знаю – он рассказал вчера утром. Про костёр. Про всё… Как обухом. Чего ж ты молчала?

– А что тут рассказывать? – растирала по щекам слёзы Маша.

Отец Георгий посмотрел на неё странно:

– Другие меньшее простить не могут, а ты – такое. Да ещё и спасать бросилась.

– А разве в христианстве не тому же учат?

– Ну да, ну да, – кивнул батюшка.

Маша с надеждой посмотрела на отца Георгия:

– А вы знаете, где его отец живёт?

Священник помрачнел, как туча:

– Не знаю, и тебе знать не надо. Алексей уехал. Точка. Живи дальше.

Маша вцепилась белыми пальцами в рукав пальто батюшки:

– Но вы-то будете его навещать… Можно я буду звонить вам, спрашивать, как он?!

– Мне туда путь заказан.

В ответ на вопрошающий взгляд отец Георгий продолжил:

– Нехорошая история вышла. Старший Колосов пригрозил, что если не оставлю его сына в покое, заведёт против меня уголовное дело…

– Не понимаю, – пробормотала Маша.

– Я Алексея в скит принял вопреки уставу – тому чуть больше шестнадцати было. Он из дома ушёл – с отцом поскандалил, подрался, уехал в другой город. Устроиться не смог, жил на вокзале. Тогда я его и встретил, избитого, голодного. Пожалел. А оказывается, родитель подал в полицию, в розыск. Я не имел права принимать несовершеннолетнего… Наговаривают теперь, что ещё и силой в ските удерживал…