Страж неприступных гор - Феликс В. Крес

И — показал, сукин сын. Видимо, дуракам и впрямь везло.

Вечером капитаншу наконец скрутило.

На этот раз никакого зрелища не было. Сайл и Мевев взяли себе в помощь Неллса, который — хоть и с ободранными ребрами, едва живой — мог посоветовать что-нибудь умное, поскольку, как бывший помощник палача, хорошо разбирался в телесных вопросах и всевозможных болях (правда, в родовых меньше всего). Новенькую, только что сколоченную плотником дверь каюты закрыли наглухо и открыли лишь затем, чтобы забрать принесенный к порогу ушат с теплой водой, — поддерживаемая акушерами капитанша орала на столе как резаная. Команда сосредоточенно слушала ругательства, перемежавшиеся мучительными воплями; один раз в каюте раздался даже взрыв дикого хохота. Никто не слышал про бабу, которая смеялась бы, рожая, но о той, что порезала нескольких мужиков на куски, тоже никто не слышал. Видимо, капитанша любила посмеяться при родах. Впрочем, смеялась она или не смеялась, но происходящее выглядело добрым предзнаменованием; старые матросы объясняли новым, что Тюлениха никогда не бывает столь милостива с командой, как после… ну, в общем, именно после этого.

Крики и ругательства в конце концов смолкли, но их не сменил плач младенца. Поздней ночью Мевев с деревянным ушатом в руках выбрался из каюты и вывалил за борт нечто напоминавшее отвратительное варево, неизвестно из чего приготовленное. Сразу же после этого его стошнило — рыбы получили еще больше корма. Наконец он выбросил и ушат.

Все это видела и слышала только ночная вахта.

В носовом кубрике говорили, будто Тюлениха рожает чудовищ — черных и с щупальцами, вроде осьминогов. Но многие когда-то видели, что именно рождалось, и говорили, что вовсе нет, а если даже и да, то не всегда. На самом деле она рожала Рубины, хотя те никогда так не выглядели. В них была красная сила Риолаты — и ничего больше. Ридарета прожила собственной жизнью шестнадцать лет, прежде чем ее душа смешалась с Гееркото; у нее были свои достоинства и недостатки, опыт и раздумья… Однако в том, что она рожала, ничто ни с чем смешаться не могло. Из него могли возникнуть — как много лет назад — мыслящие Рубины, и ничего больше.

Уже на следующий день веселая и все время улыбающаяся капитанша бегала по палубе и даже лазила по вантам в низко висевших слабо зашнурованных портках, зато в рубашке, завязанной узлом под самой грудью — так высоко, что все могли увидеть ее худенькую фигуру и плоский твердый живот. Никакая другая женщина на свете не могла за столь короткое время обрести безукоризненные формы. Тюлениха могла — и из своего собственного кошелька велела выплатить обрадованным морякам по два золотых каждому, а главным членам команды даже больше. Она потратила на это полтысячи и была счастлива как никогда. Вытащив откуда-то серебряные колокольчики, она подвесила их на лодыжках и запястьях, а четыре из них вставила в уши и ноздри вместо сережек. Ее было слышно повсюду.

Она пела, наверное, все известные ей песни. Голос у нее был достаточно сносный для того, чтобы ее можно было слушать; лишь на сложных «Белых чайках» она ужасно фальшивила.

Мевеву повезло. Он получил лишь несерьезный тумак в ответ на известие о том, что великое свершение капитанши невозможно отметить всеобщей пьянкой.

Его начали называть Везунчиком Мевевом Тихим.

Небо покрылось тучами; ветер стал сильнее, безлунная ночь была темной как смоль. На «Гнилом трупе» усилили палубные вахты. Появилась новая проблема: все парни Риди — а их было полторы сотни с лишним — называли себя моряками, но понятие о паруснике имел самое большее каждый четвертый. Остальные годились для абордажа, обслуги орудий и простейших работ, но никак не могли запомнить, что такое нок, что — бушприт, а что — шкотовые углы грота. По иронии судьбы недавние события лишили команду двенадцати настоящих моряков — убитых, раненых или избитых в наказание палками. Теперь, в предштормовых условиях, на ногах были по очереди одни и те же.

Начинался серый день — холодный и туманный. Все еще мучимый недобрыми предчувствиями, Мевев приказал разбудить себя пораньше и выбрался на палубу как раз в тот момент, когда раздался крик матроса:

— Корабль за кормой со штирборта! Э-эй! Кора-абль!

Средних размеров фрегат, лишь чуть меньше «Трупа», круто шел левым галсом, уже отчетливо видимый в редеющих клубах тумана. С таким же парусным вооружением, он, однако, двигался почти вдвое быстрее корабля Риди. Мевеву показалось, что он почти слышит, как звенят натянутые канаты, трещит красное полотно полных парусов, шипит рассекаемая носом вода.

Матрос-впередсмотрящий снова закричал:

— Э-эй! На левом траверсе! Кора-абль!

Но это не мог быть корабль. Это было нечто такое, чего Тихий никогда прежде не видел. Вроде бы каравелла со смешанным парусным вооружением, но каравелла эта, почти лежа на борту, шла поперек ветра со скоростью касатки, а не корабля. Мевев до сих пор не имел понятия о том, что вообще можно достичь такой скорости. Но как она была сбалансирована, стерва! А как ее вели! При таком ветре и волне она давно уже должна была лежать на воде!

Фрегат с красными парусами сразу же показался Мевеву медленным и неуклюжим.

Избавившись от последних сомнений, он позвал вахтенного.

— Буди капитаншу. Скажи, что «Кашалот» Броррока и «Колыбель» Китара просят нас остановиться.

Китар как раз пересек курс «Трупа», промчавшись перед носом более тяжелого парусника на расстоянии, достойном безумца, — то была вежливая просьба зарифить паруса. Менее вежливая заключалась в том, чтобы послать в море в ста шагах от носа пушечное ядро — подобная «просьба» имела уже ранг предупреждения. На борту «Колыбели» суетилась у парусов до смешного малочисленная палубная команда — но каждый прекрасно знал, что делать, и приказы насчет парусов и руля отдавались лишь те, что были действительно необходимы. «Труп» сильнее тряхнуло в свежем кильватере каравеллы, которая уже совершала разворот — но так, будто ветер внезапно прекратился, зато некий подводный гигант повернул корабль в пальцах. Ненадолго возникла обычная при маневрах суматоха, от которой у сухопутных крыс (например, взятых в рейс пассажиров) вставали дыбом волосы на голове — ибо каждый раз наступало мгновение, когда все бегали туда-сюда, а корабль, казалось, делал что хотел… Затрещали реи, захлопала парусина. Китар явно намеревался обойти вокруг «Трупа».

Что-то было с этим парусником не так. Китар захватил его, но не сменил названия — торговец, которому принадлежала каравелла, нарек ее «Колыбелью», вероятно, потому, что она покачивалась на воде, словно шхуна, и была столь же быстроходной. Парни Китара долго возились с кораблем, пока не обнаружили, что ему просто не хватает парусов, и сменили парусное вооружение таким образом, что любое дуновение ветра должно было придавливать их к воде.

Но почему-то не придавливало.

Броррок рифил фок и грот — он шел теперь параллельным курсом, под тот же ветер, которым пользовался измученный до предела корабль Риди. Чтобы не оставить его позади, «Кашалот» вынужден был замедлить ход. У Везунчика Мевева вдруг возникла мечта именно о таком корабле и такой команде. Но что толку в мечтах? Вместо того у него была необычайная, легендарная капитанша, которая как раз вылезла на палубу в чем спала — в помятой рубашке, незавязанных портках и с падавшими на лицо растрепанными волосами. Она отчаянно чесалась под мышкой и между ног, что было вполне понятно, поскольку кто-то притащил на корабль вшей, и все чесались точно так же.