Последний поход «Графа Шпее». Гибель в Южной Атлантике. 1938-1939 - Майкл Пауэлл

Примерно то же самое, хотя и в более сильных выражениях, думал Маноло. Утром, зевая и потягиваясь, он вышел на солнышко и обнаружил, что на террасе змеятся, как лианы, кабели, а Майк устроился со своими микрофонами в лучшем углу – с видом на гавань – и теперь проверял прямую линию с Нью-Йорком. Полиция сдерживала натиск толпы. Маноло не слишком жаловал полицию, да и какой владелец бара или ночного клуба ее любит? Поэтому вид целого отряда полицейских, охраняющего Майка, привел его в ярость. Он решительно направился к захватчику, который на разные голоса вещал в микрофон:

– Привет, Нью-Йорк! Привет, Нью-Йорк! Здравствуй, Нью-Йорк! Говорит Майк Фаулер. Я нахожусь в гавани Монтевидео. Проверка. Проверка. Проверка. Проверка. Раз. Два. Три. Четыре. Вы меня слышите? Вы слышите?.. Эй, Поп, ты чем занимаешься? Работай, черт возьми! Что говорят технари? Нас слышат?

В фургоне раздался взрыв возбужденных голосов, потом Поп высунул голову из двери и меланхолично сообщил:

– Говорят, пока нет. Продолжай проверку.

Майк подчинился и снова затянул:

– Привет, Нью-Йорк…

В это время подошел Маноло и, к немалому удовольствию толпы, разразился яростной тирадой на испанском языке.

– Привет, Маноло, – не меняя интонации, сказал Майк, – рад тебя видеть. Как дела? Эй, Поп, тащи свою задницу сюда и растолкуй Маноло, что происходит. Я занят. Привет, Нью-Йорк. Это ваш репортер Майк Фаулер передает из гавани Монтевидео. Проверка. Проверка…

Он продолжал бубнить, а Поп неспешно выбрался из фургона и подошел к Маноло, который уже кипел от ярости. Пока тот демонстрировал безукоризненное владение ненормативной лексикой, Поп прислонился к ограждению террасы и принялся сворачивать сигарету. Чем громче кричал Маноло, тем преданнее становилось выражение лица Попа. Он всем своим видом демонстрировал полное согласие с хозяином бара. Несколько минут он молча кивал, потом доложил Майку:

– Маноло говорит, что мы должны выметаться из его бара.

Майк сказал:

– Здравствуй, Нью-Йорк… Скажи ему, что я веду репортаж о «Графе Шпее» для всех Соединенных Штатов. Скажи, что здесь лучшая точка обзора во всем Монтевидео. Скажи, что у нас есть разрешение от почтового ведомства. Скажи, что у нас есть все необходимые разрешения. Черт! Говори, что хочешь, только пусть заткнется и не мешает!

Последовал еще один длинный испанский монолог Маноло, в который Поп вставил две или три реплики и сообщил:

– Маноло говорит, что у нас нет разрешения от него.

К этому времени на террасе появилась Долорес в халате. Она красила ногти и с интересом прислушивалась к разговору. Официант в зеленой рубашке, лениво махавший веником, даже перестал мести, чтобы было лучше слышно. Майк с ангельским терпением повторял:

– Проверка. Проверка. Проверка. Скажи, что я упомяну о Маноло в своем репортаже. Скажи, что он станет знаменитым и ему это понравится… – Краем глаза он следил за восхитительными ногами Долорес, которые представали во всем великолепии, когда ее халат распахивался при ходьбе. Маноло проследил взгляд американца и злобно уставился на певицу, которая зевнула и потянулась, как кошка на солнце. – Скажи ему, что в Монтевидео съедутся американские туристы, которые станут фотографировать «Графа Шпее» и заказывать у Маноло напитки. Он станет не только знаменитым, но и богатым.

На красивом лице Долорес отразилась явная заинтересованность, она придвинулась ближе к Майку, который продолжал тестировать аппаратуру, которую уругвайцы никак не могли наладить. Поп доложил:

– Маноло говорит, что англичане потопят «Графа Шпее» раньше, чем американцы успеют сюда доехать, а столик, который ты занял, может приносить доход уже сейчас. Здесь могли бы заказывать напитки четыре, а то и шесть человек.

Он подмигнул Майку. Дальше, как говорится, дело техники. Теперь последуют переговоры и, конечно, комиссионные. Толпа затаив дыхание следила за развитием событий. Майк сказал:

– Хорошо, скажи ему, что он может приносить мне по шесть порций скотча каждые полчаса все время, что я буду здесь. Покажи ему деньги.

Последовавшее совещание дало Майку три минуты спокойной работы, и Поп сообщил результат:

– Сеньор Майк, шесть двойных скотчей каждую четверть часа. Думаю, ничего лучшего мы не добьемся.

Майк раздраженно взглянул на Маноло, который стоял с протянутой рукой и застывшей на лице обворожительной улыбкой. Но глазки его беспокойно бегали: хитрый уругваец явно опасался, что перегнул палку. Но американец сказал:

– Ладно. Только, Поп, проследи, чтобы он принес пустые бутылки, куда можно сливать виски. Я не пью на работе, но не намерен разбрасываться хорошими напитками. Возьму с собой.

Маноло теперь весь являл собой одну большую улыбку. Он похлопал Майка по плечу и что-то сказал по-испански.

Поп перевел:

– Договорились.

– Он выторговал себе неплохие условия, не правда ли, Поп? Впрочем, ладно. Давайте работать. Здравствуй, Нью-Йорк. Проверка. Проверка. Проверка. Майк Фаулер ведет репортаж из Монтевидео. Вы меня слышите? Сейчас одиннадцать часов местного времени. Сегодня утром в девять часов начались официальные переговоры, и техническая комиссия, назначенная уругвайским правительством, поднялась на борт немецкого линкора, чтобы оценить ущерб.

Если бы Майк только знал, что одна из самых больших сенсаций развернувшегося действа вот-вот станет известна миру, который пока не ведал о присутствии на борту «Графа Шпее» капитана Дава и его коллег. Британский консул был предупрежден о том, что на борту имеются британские пленные, и за ними был послан буксир, однако на борт карманного линкора не допускали никого, кроме официальных представителей уругвайского правительства и военно-морского флота, а также немецкого посла. В сравнении с плачевным состоянием «Эксетера» ущерб, нанесенный «Графу Шпее», мог считаться незначительным, а его потери низкими. Но в период, когда Германия вместе с зависимыми от нее государствами считалась величайшей силой в Европе, было бы немыслимо позволить другим, не столь раболепным нациям увидеть, что она так же уязвима, как все остальные представители человеческой расы.

Иллюзия абсолютной власти и необходимости ее сохранения повлияла на все действия немцев в политической баталии, которая шла на протяжении следующих четырех дней. В тоталитарном государстве тон всегда задают политики, они же пишут музыку. Именно они и воздействовали на все решения, которые был вынужден принять Лангсдорф. Об этом также следует помнить при анализе событий, приведших к финальному акту трагедии.

При хорошем руководстве немецкая нация представляет собой удивительно благодатный человеческий материал. Но что происходит с нацией, которая неизбежно выбирает себе в качестве руководителей безумцев? Команда «Графа Шпее» не была исключением. Большинство моряков были очень молоды и верили всему, что вещали Гитлер и Геббельс. Море, его суровая реальность и вековые традиции не являются плодородной почвой для политиков и их лозунгов. Но на «Графе Шпее» была язва, которая за несколько дней в порту получила подпитку в виде сомнений и расцвела пышным цветом. В море Лангсдорф был капитаном, за которым люди следовали везде. На протяжении четырех месяцев они были сплоченным коллективом. Они вместе жили, радовались, тревожились и сражались. Они были хорошо подобранной, сработавшейся командой под началом пользовавшегося всеобщим доверием капитана. Они работали всю ночь напролет, стараясь привести все в порядок, заделать пробоины, ликвидировать самые заметные повреждения. Перед завтраком люди получили приказ позаботиться о своем внешнем виде. Капитан, офицеры и подвахтенные тоже переоделись, чтобы принять первых официальных визитеров. Корабль преобразился. На палубе были установлены белоснежные навесы, на мачтах подняты флаги. Таким его увидели капитан Дав и его товарищи по несчастью, когда их, наконец, выпустили на палубу. Пленные держали в руках свои пожитки. Все они были в неплохой форме, только бледны после долгого заточения и с непривычки щурились от яркого солнечного света. Их сопровождали в последний раз лейтенант Херцберг и старшина корабельной полиции Лемке, с которыми пленные уже успели подружиться. Британцы с удивлением разглядывали высокие здания Монтевидео, отчетливо выделяющиеся на фоне голубого неба, мелкий флот, окруживший линкор, и потрясенно молчали. Даже Дав не открыл рта. Только спустя много недель они сумеют найти слова, чтобы описать свои приключения и их чудесное окончание. Но репортерам, осадившим их на берегу, они почти ничего не могли рассказать. Да и что они могли поведать? Слишком много или, наоборот, слишком мало. Они были капитанами своих кораблей и потеряли все. Они были беспомощными пленниками. Они пережили страшное сражение, в котором чудом уцелели. И теперь они были свободны. Британские офицеры стояли на палубе, тихо переговаривались между собой или с лейтенантом Херцбергом и ждали прибытия буксира. Они не принадлежали этому кораблю, как не принадлежали и никакому другому месту на этой земле. Должны были пройти недели свободы и чтения писем из дома, написанных дрожащими руками и закапанных слезами радости, чтобы эти люди пробудились ото сна.