Страсти-мордасти рогоносца - Дарья Донцова

Борис Владимирович был очень близорук и не умел стрелять, но когда враг вплотную подошел к Москве, под ружье поставили всех, даже таких никчемных бойцов, как подслеповатый профессор. Домой Борис Владимирович не вернулся, погиб в боях под Крюковом. Во всяком случае, так значилось в похоронке. А уж как там было в реальности, неизвестно. Неизвестно и где могила ополченца. От Бориса Владимировича остались лишь рукописи и жуткий мяч.

Сын ученого вырос, сам стал археологом, доктором наук, профессором, долгие годы преподавал в вузе. Иннокентий Борисович многократно пытался продолжить дело отца – заняться раскопками в Прибалтике (в те годы Латвия, Литва и Эстония были республиками СССР), но всякий раз ему говорили:

– Горм Старый никому не интересен.

Сейчас ученый совсем одряхлел, он одинок, болен, беден. Единственная ценность, сохранившаяся у него, – мяч датского короля. Иннокентий Борисович знает, что эта реликвия стоит два миллиона долларов. Он готов отдать ее за полцены. Если Егор найдет покупателя, то Иннокентий Борисович сможет заплатить ему за реставрацию лестницы.

Грачев помчался к Тихону Матвеевичу. Тот разволновался и поспешил к старичку. Иннокентий Борисович показал мяч, рукописи отца, копию летописи, сделанную Борисом Владимировичем…

Кристина Михайловна умолкла.

– И Ткачев поверил? – вздохнула я.

– Да, – подтвердила Золотова. – Примчался ко мне в ужасном состоянии, рыдал, как ребенок.

– Почему? – удивился Иван.

Кристина Михайловна взяла лежавший на постели шарф и закуталась в него.

– Тихон заплатил деньги. Иннокентий Борисович отдал ему мяч.

– Где Ткачев взял миллион долларов? – поразилась я. – Причем сумма была наличкой, через банк она не проходила, на счетах преподавателя такой никогда не было.

Золотова молчала.

– Откуда у не очень хорошо оплачиваемого педагога громадные деньги? – подхватил Иван.

– В долг взял? – старательно играла я свою роль. – Правильно, Кристина Михайловна?

– Да только кто ж ему столько даст? – продолжал спектакль Иван. – Обеспеченных друзей у него не было. Разве только Роман Наумович Моисеенко… Но хирург нам жаловался на тяжелые времена в бизнесе. У Семена Кузьмича копейки своей нет, все средства у жены. Егор Грачев едва свою семью обеспечивает, ему и миллион рублей не нарыть.

– Еще интересно, где Тихон брал сто тысяч, которые отдавал за ваше пребывание в доме престарелых… – задумчиво произнесла я.

– У меня тяжелая болезнь, – медленно сказала хозяйка палаты. – Внешне-то я выгляжу нормально, а на самом деле могу завтра умереть. До Нового года точно не доживу. Врачи удивляются, что до ноября-то дотянула. Вот так.

– О, мне очень жаль, – пробормотала я.

– Да ладно вам, – махнула рукой Золотова. – Иногда Бог карает человека за один детский грех. Начудили мы с Тихоном вместе, кашу заварили, а лопать ее пришлось мне. Это честно? Когда Дато умер, я уже знала, что смертельно больна. Поэтому нашла Тихона и заявила ему: «Настал час, ты должен мою долю вернуть».

– Долю чего? – спросила я.

Кристина Михайловна потянулась за бутылкой с минеральной водой.

– Денег, которые он огреб, потому что я его не выдала. Любила сильно Тишу. Глупая, наивная девочка… То, что меня использовали, я сообразила спустя десятилетия. Он не приехал меня выручать. Мой рыцарь в блестящих доспехах забыл прекрасную даму. У Вальтера Скотта в романах написано иначе. Я ему это сказала и пригрозила: «Не поможешь – всем разболтаю, что мы сделали». И услышала в ответ: «Тебе никто не поверит. Сто лет прошло после смерти наших родителей. Да и ты сейчас по уши в дерьме. Не стоит швыряться горящими спичками, если живешь в бумажном доме». Я не выдержала, крикнула: «Плевать! Все равно я скоро подохну, мне без разницы, где умирать, в тюрьме или на свободе. А тебе-то каково будет? Жена уйдет, сын от тебя откажется, коллеги по работе отвернутся. Ты на зоне лет пятнадцать проведешь, не меньше. А золотишко отнимут. Чулок-то с золотыми самородками…»

Я, услышав последние слова, от неожиданности закашлялась.

– В прямом смысле слова золотые самородки, – уточнила, увидев наше недоумение, Кристина Михайловна, – не в переносном. У родителей Тихона они были в большом количестве. Мы с ним хотели пожениться, но нам тогда едва исполнилось шестнадцать лет, а в брак можно было вступать в восемнадцать. Ждать два года? В юности это немыслимо долго, а если учесть то, как мы обожали друг друга, вообще невозможно.

Пожилая дама сделала несколько жадных глотков из бутылки.

– Отец и мать Тиши были директорами крупных магазинов, гастронома и универмага, а значит, почти боги по советским-то временам. Дом – полная чаша, масса полезных знакомств… Мои родители были намного проще, интеллигенция – служили в царстве кульмана, оба архитекторы. Причем не особо удачливые. Что им приказывали, то и делали, апофеоз их карьеры – проект Дома культуры в каком-то колхозе. Не Растрелли они были, не Гауди, не Щусев, а гонору через край. «Мы интеллигентные люди, наша дочь не должна с торгашами водиться», – заявили мне отец с матерью, когда я на свое пятнадцатилетие Тишу в гости пригласить собралась.

Лицо Золотовой скривилось.

– Зарабатывали родители мало, за пару дней до зарплаты мать пустые макароны варила, даже без масла. Зато подавались они с форсом: на фарфоровых тарелках в столовой, где горели канделябры. «Мы не едим на клеенке, – гордо заявляла мать, – на кухне у нас стола нет». Чистая правда, кстати. Обедали-ужинали в комнате, которая считалась гостиной и столовой. У нас была двушка, которую бабушка в наследство нам оставила. Понимаете? Двушка – и гостиная!

– Спали все в одном помещении? – уточнила я.

Кристина Михайловна рассмеялась:

– Не угадали. Родители укладывались на ночь в своей спальне, а я на кухне. Ага, вот это по-интеллигентному – ребенку на раскладушке корчиться. Но главное, не жрать у плиты, ведь так только плебс делает.

– Мда… – крякнул Иван.

Золотова потерла глаза кулаками.

– Меня без конца воспитывали. Я должна была называть родителей на «вы», учиться на одни пятерки, носить одежду, которую они мне купили, есть то, что дали, дружить только с теми, кого одобрили старшие, в субботу ходить с мамой в консерваторию, в воскресенье с отцом в музей или театр, никогда не спорить, убирать квартиру, быть всем довольной и благодарить каждый день по нескольку раз папеньку и маменьку за счастливое детство.

– Здорово! – восхитилась я.

– Мне тоже нравилось, – хмыкнула Золотова. – В четырнадцать лет я подружилась с Тихоном. Мы жили в одном подъезде, но раньше друг на друга внимания не обращали. А тут вдруг оказались вместе в лифте и… влюбились. В одно мгновение. У Тишиных предков были свои тараканы в голове – деньги, полезные знакомства, связи. Но главное – деньги, деньги, деньги. Мои оценивали людей по умению пользоваться ножом-вилкой, а Тишины – по одежде и обстановке в квартире.