Hi-Fi - Ник Хорнби

Она отказывается их брать.

– Но они же твои.

– Вообще-то не совсем. Я знаю, ты покупал их для меня, и это было очень мило с твоей стороны, но ты тогда пытался превратить меня в себя. Я не могу их взять. Они будут пялиться на меня со своих полок и приводить в смущение. Они… они не подходят ко всему тому, что мое. Ты понимаешь? Вот Стинг… это был хороший подарок. Я люблю Стинга, а ты его не выносишь. Но остальное… – Она берет блюзовый сборник. – Кто такой этот Литтл Уолтер? А Джуниор Уэллс? Я не знаю, кто они такие…

– Постой. Тут есть портреты…

– Извини, но я продолжу. Мне кажется, понимаешь, из всего этого можно извлечь урок, и я хочу убедиться, что ты его извлек.

– Я извлек. Ты любишь Стинга и не любишь Джуниора Уэллса, потому что никогда о нем не слыхала.

– Ты же не такой болван, каким притворяешься.

– Да, вообще-то не такой.

Она встает, чтобы идти:

– Короче, подумай об этом.

Ну потом я и думаю: а зачем? Что за смысл об этом думать? Если у меня когда-нибудь будет новый роман, я все равно стану покупать своей избраннице музыку, которая должна ей нравиться, но о которой она не знает; для этого ведь и заводят новых приятелей. И можно надеяться, я не стану ни занимать у нее деньги, ни спать с другой женщиной, и тогда ей не придется делать аборт и сваливать от меня с соседом, а мне не надо будет ни о чем думать. Лора ушла к Рэю не потому, что я покупал ей неправильные компакты, и утверждать обратное может только… только… псих ненормальный. Если сама она считает, что из-за компактов, значит, ей за деревьями даже амазонских джунглей не разглядеть. Ну а мне, если я не смогу дарить своим новым подругам уцененные музыкальные сборники, придется завязывать с романами, поскольку не поручусь, что хоть что-нибудь еще в этой жизни у меня получается неплохо.

Обычно я радуюсь своему дню рождения, но сегодня мне как-то нерадостно. Хорошо бы дни рождения можно было откладывать, хорошо бы появился такой закон – пусть не природы, а введенный указом, – по которому человеку позволялось бы становиться старше только при условии, что все у него в жизни складывается. Вот мне, зачем отныне считаться тридцатишестилетним? Совершенно незачем. Без всякой надобности. Течение жизни Роба Флеминга замерло, он отказывается стареть. Поздравительные открытки, тортики и подарки приберегите, пожалуйста, для более подходящего случая.

Собственно, так все, похоже, и сделали. В этом году мой день рождения пришелся на воскресенье, почта не работает, а значит, открыток и подарков больше не предвидится; в субботу тоже ничего не принесли. На Дика с Барри я надежд не возлагал, но в пятницу в пабе сказал им о предстоящем событии; они с виноватыми физиономиями взяли мне пива и наобещали всего на свете (записать еще сборников, это уж точно). Я и сам никогда не помнил дней их рождения, – да и вы, поди, если, конечно, у вас не женский склад ума, ничьих дней рождений не помните? – так что тут особого повода канючить нет. А как же Лора? Родственники? Друзья? (Вы никого из них не знаете, но они у меня имеются, я даже изредка вижусь с ними, и одному или двоим из них известно, когда я родился.) Крестные? Вообще кто-нибудь? Мама с папой открытку прислали, но родители не считаются; если уж и от предков открытки не получишь, значит, ты в полной заднице.

Утром знаменательного дня я уйму времени провожу, воображая себе, какую потрясающую вечеринку тайком от меня подготовила Лора; ей, наверно, помогли мои родители – дали адреса и телефоны тех, кого надо позвать, но о чьем существовании она не подозревала. Я даже начинаю злиться, почему мне ничего не сказали. А вдруг я решил порадовать себя и, никого не известив, в одиночестве отправился в кино? Ну и что, они как дураки будут сидеть в стенном шкафу, пока я оттягиваюсь на строенном сеансе Копполы, наслаждаясь всеми «Крестными отцами» по очереди? То-то же, будет им урок. Вот и не скажу никому, куда я собрался, – пусть себе парятся в темноте с затекшими членами и собачатся между собой. («Я полагала, что ты ему позвонишь». – «Я же тебе тогда ясно сказал, у меня ни минуты времени», и все в том же роде.) Однако после второй чашки кофе я понимаю, что фантазии мои абсолютно неконструктивны и, хуже того, от них может съехать крыша, поэтому возникает необходимость противопоставить им нечто жизнеутверждающее.

И что я могу им противопоставить?

А вот что: пойти в видеопрокат и взять кассеты, которые я долго не брал, откладывая это на какой-нибудь поганый случай вроде сегодняшнего: «Голый пистолет-11/2», «Терминатор-2» и «Робокоп-2». Потом позвонить парочке знакомых и спросить, не хотят ли они выпить со мной вечерком. Нет, не Дику с Барри. Позвоню, скажем, Мэри и кому-нибудь, кого уже лет сто не видел. А потом сяду посмотреть один, а то и два фильма под пиво, чипсы и, чем черт не шутит, хрустящий картофель «по-домашнему». По-моему, здорово. По-моему, именно такого чествования и достоин тридцатишестилетний новорожденный. (Да, исключительно такого чествования и достоин тридцатишестилетний новорожденный – тридцатишестилетний новорожденный, у которого нет ни жены, ни семьи, ни подруги, ни денег. Хрустящий картофель «по-домашнему»! Засуньте его себе…)

Ну вот, вы уж, поди, и решили, что в видеопрокате ни хрена не осталось. Подумали, что вылепленному мной трагическому персонажу пришлось довольствоваться комедийным триллером с Вупи Голдберг, который в Британии большим экраном не шел и доступен только на видео. Но нет! Фигу! Всё на месте, и я покидаю прокат с этим мусором под мышкой. Сейчас самое начало первого, так что я с легкой душой покупаю пиво, иду домой, открываю баночку, занавешиваю окно, отгораживаясь от веселого мартовского солнышка, и смотрю «Голый пистолет», который оказывается вещью довольно забавной.

Я вставляю в видак «Робокопа-2», и тут звонит мама – я разочарован тем, что это она, а не кто-то еще. С другой стороны, если и мама не звонит тебе в твой день рождения, значит, ты в полной заднице.

Впрочем, она со мной мила. Она с сочувствием относится к моему решению провести этот день в одиночестве, хотя, видимо, и обижена тем, что я решил провести этот день в одиночестве, вместо того чтобы провести его с ней и с папой. («А не хочешь вечерком сходить в кино – с отцом, Ивонн и Брайаном?» – спрашивает она. «Нет», – отвечаю я. И это всё. «Нет», и ничего больше. Я фантастически сдержан, не правда ли?) Она не знает, как продолжить разговор. Должно быть, родители очень переживают, видя, что у детей все не слава богу, и при этом они уже не способны протянуть своим отпрыскам добрую родительскую руку – увы, но со временем родители обнаруживают, что руки у них слишком коротки. Она заводит разговор про давнишние мои дни рождения, когда мне становилось плохо оттого, что я объедался немереным количеством сэндвичей или опивался разноцветными коктейлями, но ведь тогда, если меня и тошнило, то тошнило на почве невинных наслаждений. Я останавливаю ее, и она начинает ныть, мол, как ты дошел до жизни такой, и я понимаю, что это она от бессилия и тревоги, но, в конце концов, у меня сегодня какой-никакой, но праздник, и этого я тоже не готов выслушивать. Она, однако, не обижается: раз уж она до сих пор видит во мне маленького мальчика, в свой день рождения я имею полное право вести себя как маленький.