История чтения - Альберто Мангель

В Европе в XVI и XVII веках спальни – как и все прочие комнаты в доме, были проходными, так что спальня не могла предоставить уединения и покоя, необходимых для такого занятия, как чтение. Недостаточно даже кровати под балдахином, с множеством личных вещей; кровать должна находиться в отдельной комнате. (У богатых китайцев XIV и XV веков было два типа кроватей, и каждая из них обеспечивала особое личное пространство: передвижная кан, служившая одновременно в качестве кровати, стола и стула – иногда она подогревалась с помощью труб, проходивших под ней; и отдельно стоящее сооружение, нечто вроде комнаты в комнате[331].)

К XVIII веку, хотя спальни еще не обрели нынешней неприкосновенности, люди оставались в постели, чтобы почитать. В Париже, по крайней мере, это происходило достаточно часто, чтобы святой Жан-Батист де ла Саль, французский филантроп и педагог, канонизированный в 1900 году, предупреждал свою паству, насколько опасно греховное безделье. «Совершенно некультурно и непристойно болтать, сплетничать или иными способами развлекаться в постели, – писал он в «Правилах этикета христианского общества», опубликованных в 1703 году. – Не подражайте тем, кто занимает себя в постели чтением и прочими делами; не задерживайтесь в постели, если вы не спите, и добродетель ваша от этого только выиграет»[332]. А Джонатан Свифт примерно в то же время иронически предлагал проветривать книги, которые читают в постели: «Открывая окна для проветривания, – советует он горничной, которая делает уборку в комнате хозяйки, – оставляй на подоконнике книги или еще какие-нибудь вещи, чтобы они тоже проветрились»[333]. В Новой Англии в середине XVIII века лампа Аргана, усовершенствованная Джефферсоном, специально предназначалась для тех, кто привык читать в постели. «Было замечено, что собрания за ужином, которые ранее освещались свечами, стали куда менее великолепными»[334], поскольку самые разговорчивые быстро уходили в свои комнаты читать.

Уединения в спальне и даже уединения в постели все еще было не так легко достичь. Даже в богатых семьях, где у всех были свои спальни и свои кровати, обычаи требовали проведения неких общих церемоний. Например, среди дам было принято «принимать» у себя в спальнях полностью одетыми, но лежа в постели, в окружении множества подушек; посетители сидели в узком проходе между кроватью и перегородкой. Антуан де Куртэн в своем «Новом трактате о вежливости, как принято во Франции среди честного народа» настоятельно рекомендовал «держать задернутыми прикроватные занавеси», чтобы соблюсти правила приличия, и отмечал, что «невежливо в присутствии тех, для кого человек не является господином, валяться в постели и вести беседу оттуда»[335]. В Версале ритуал пробуждения короля – знаменитый lever du Roi[336] – стал необычайно сложной процедурой, в которой все необходимые действия были отнесены к шести степеням доверия, причем среди прочих привилегий придворных была честь засучить или, наоборот, раскатать правый или левый рукав монарха и почитать королю.

Даже в XIX веке спальню все еще не считали личным пространством. Требуя уделять особое внимание «спальне, где человек проводит полжизни», госпожа Хавейс в главе «Дома для счастливых» своей знаменитой книги «Искусство ведения домашнего хозяйства», жаловалась, что «холостяки – ну почему не невесты? – иногда уродуют и загромождают спальню, где пространство драгоценно, кушетками, чиппендейловскими или старыми французскими умывальниками, пальмами в горшках и трехногими столиками, и комната приобретает такой вид, будто там сроду не спал никто кроме канарейки»[337].

«Нас прельщает, – писал Лейф Хант в 1891 году, – спальня средних слоев населения, из тех, которые были распространены около ста лет назад», и в этой спальне он хотел бы иметь «окна с сиденьями перед ними, выходящие на какое-нибудь зеленое место» или «две или три полки с книгами»[338].

Для Эдит Уортон, американской романистки-аристократки, спальня стала единственным убежищем от ритуалов XIX века, где она могла читать и писать, чувствуя себя при этом свободно. «Представьте себе ее кровать, – предлагала Синтия Озик, рассуждая об искусстве Уортон. – Она использовала доску для письма. Завтрак приносил ей Гросс, дворецкий, чуть ли не единственный, кто был допущен к священной тайне спальни. (Секретарь забирал готовый текст для перепечатывания прямо с пола.) Вне кровати она должна быть, в соответствии со своим воспитанием, подобающим образом одетой, то есть в корсете. В постели тело ее оставалось свободным, и это высвобождало ее перо»[339]. Она также могла читать что угодно; в ее личном пространстве ей не приходилось объяснять посетителям, почему она выбрала именно эту книгу и что она о ней думает. Это горизонтальное рабочее место имело для Уортон такое значение, что однажды в отеле «Эспланада» в Берлине она «чуть не закатила истерику из-за того, что кровать в номере стояла не так, как ей бы хотелось; она не успокоилась, пока кровать не передвинули к окну, и лишь после этого стала считать Берлин „бесподобным“»[340].

Разумеется, на Колетт общество давило гораздо меньше, чем на Уортон, однако и в ее жизнь оно постоянно вторгалось. В свое время Уортон получила возможность писать, по крайней мере, частично, – за счет своего высокого социального положения; Колетт считалась куда более «возмутительной, дерзкой, развращенной»[341], так что, когда она умерла в 1954 году, Католическая церковь отказала ей в погребении. Последние годы жизни Колетт провела в постели не только из-за болезни, но и из-за желания иметь пространство, предназначавшееся лично для нее. Здесь, в квартире на третьем этаже в Пале-Рояль, в radeau-lit (кровать-плот, как она ее окрестила), она спала, ела, принимала друзей и знакомых, разговаривала по телефону, писала и читала. Княгиня Полиньяк подарила ей стол, который можно было установить над кроватью, за ним она и работала. Облокотившись на подушки, как делала она еще ребенком в Сен-Совер-ан-Пуисайе – слева в окно видны симметричные сады Пале-Рояля, справа все ее сокровища: стеклянные безделушки, библиотека, кошки[342] – в своем, как она говорила «заносчивом уединении»[343], Колетт читала и перечитывала старые книги, которые любила больше всего.