Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь - Олег Львович Афанасьев

хорошие лица! Целые дворянские семьи, и у большинства хорошие честные лица. Ну и еще многолюдные московские улицы, непрерывное, даже ночью, автомобильное движение.

Перед отъездом был вечер в его честь в старой, порядком захламленной московской квартире.

— Оставайся, Максимов, в Москве. Учись, к нам приходи.

— К вам теперь буду время от времени приезжать. А жить здесь нельзя. Слишком много людей.

Они прочитали его повесть. Валентин спросил, насколько все это взято с натуры и как ведут себя побывавшие в лагере друзья. Раскаялся хоть один?

— О раскаянии и речи быть не может. Не видят в этом смысла. Зачем раскаиваться, если тебя наказали.

Валентин аж подскочил.

— Выходит, наказание исключает раскаяние?!

— Да. Они вернулись какие-то самодовольные. Все как один хвастали, что там побывали. В то же время с какой-то глубокой обидой. Тронь — и еще похуже натворят.

Они расспрашивали его о службе.

— Армия — это было бы очень смешно, если б не было так глупо. Каждый день всякие построения, нам читают лекции, что вот дисциплина, долг, честь. И каждую минуту помнишь, что это никому не надо. Но она настоящая, очень дорогая…

Когда он рассказал, как принялся в армии спорить, взволновалась Валентина.

— Ты стихийный человек! Тебе обязательно нужна культурная среда. Тебе обязательно надо расстаться со своим Красным городом. Мать ведь уже работает. Вполне тебе можно ее оставить и приехать сюда хотя бы года на три. Обещай мне всерьез подумать об этом.

Валентин сказал:

— Жизнь — это не что-то неразрывное. Это куски. Человека принудят или сам он по какой-либо причине проснется — и живет. Чувствует, видит. Потом приходит усталость. Из последних сил стремишься выйти из игры. И, в общем, чтобы побыстрей да полегче, да малой кровью обойтись, все делаешь как-нибудь. И в итоге кончаешь не то чтобы побежденным, но неудовлетворенным.

На прощанье Валентин очень серьезно сказал:

— Вадим! Ты продолжаешь видеться со своими друзьями. Записывай все-все. Это тебе пригодится. Ведь этого совсем никто не знает.

Я НИКАКОЙ…

Едва он вернулся из Москвы, пришел Волчок.

— Ходил к тебе на завод. Думаю, сейчас закричу: «Мужики! У него дом горит». А ты, говорят, в отпуске.

— Да. В Москву прокатился.

— Ну и что?

— Ничего хорошего. Москвичи, конечно, и умные, и простодушные, а никто ничего путного предложить не может. Учиться надо, что-то там копить, выращивать, сохранять. Какое-то смирение, ожидание необходимо. Ничего я не понял и понимать не хочу.

— Ну так я тебе предложить хочу. Поехали завтра в Приморку. Там пионерлагерь построили. Что-то надо переделать. У меня прораб знакомым. Оформит временно. Говорит, дней на пять работы. Это под Таганрогом. Море, обрыв… Как на курорте. И еще денег заработаем. Брось хотя бы временно ерундой заниматься.

— Я не пойму, — сказал Вадим, — как терпит твои похождения молодая жена?

— О! — засмеялся Волчок. — Она у меня наивная. Всему верит. Аж стыдно. По полночи другой раз не сплю. Считается, что я работаю на производстве, покупаю поллитры мастеру, тот отпускает на шабашки, прогулять имею право. Отсидел, говорю, срок, обязан какую-то компенсацию иметь. И нам же много надо…

— И она мирится?

— Она рада достатку. Женщина.

— Отрицательный персонаж, сказал бы тот редактор.

— Ага. Вовлеченная в законную связь с преступником. А все просто. Она в совсем нищей семье выросла и до такой степени ничего хорошего не видела, что я для нее оказался самым дорогим, родным, желанным. Так она мне говорила.

— Ивана почему не возьмешь?

— Маломощный. Или пить, или работать. А нам надо, чтобы и то и другое.

Два голоса услышал Вадим.

— Берегись! Это неспроста. Это снова ты куда-то не туда поворачиваешь.

И второй:

— А мне интересно. Это самое интересное, что сейчас выпадает. Так почему я должен отказываться?

И он согласился:

— Да хоть сейчас поехали!

* * *

Они ожидали, что в этой самой Приморке будет столовая, клуб с танцами по средам, субботам и воскресеньям. Село было с кривыми, в глубоких колеях улицами, со скучными почерневшими плетнями, с домами иногда новыми кирпичными, но чаще старыми глинобитными, под камышовыми крышами. В центре села была площадь с памятником советскому воину, которую окружали клуб, сельсовет, чайная, еще какие-то общественные здания. Зашли в чайную. Кроме рыбных консервов, пива, твердокаменных пряников и еще более твердокаменных ирисок ничего не было. Буфетчица, впрочем, была добродушнейшая тетка. Они ей сказали, что будут здесь работать и им надо питаться по меньшей мере два раза в день — неужели она будет кормить одними пряниками?

Буфетчица рассмеялась.

— Языки бывают вареные, печенка жареная, колбаса свиная…

Еще, сказали они, им нужны развлечения.

— А клуб не работает. Бывает кино по воскресеньям, и то фильмы старые. У нас почти все люди в Ростове или в Таганроге работают.

Село вытянулось вдоль тусклого мелкого залива, берег весь зарос камышом. Пионерский лагерь строился почти в центре. Организация скупила несколько участков с хатами. Не все еще эти хаты с многочисленными сараюшками были снесены.

Перед новым довольно большим одноэтажным зданием из кирпича сидело на бревнах три женщины в рабочих куртках. Около них играли дети.

— Наша подсобная рабсила из местных, — сказал Волчок Вадиму и бодро поздоровался с женщинами.

— Желаем с вами работать!

Женщины недружелюбно отвернулись, одна буркнула:

— Работайте с вашим Деревянкиным.

— Что же здесь, больше никого нет?

— Будет.

Скоро появился человек с бегающими во все стороны глазами. Был он малого роста, черный и весь какой-то задерганный. Человеку этому очень хотелось, чтобы его боялись.

— Так! Кто такие будете? Предъявите удостоверения.

— По направлению Малого Совнаркома. Скоро приедет товарищ Деревянкин и удостоверит наши визы, — сказал Волчок.

— Имейте в виду, шутковать со мной не надо. На стройку вход посторонним воспрещен. Предъявите ваши документы.

— Да работать мы сюда приехали. Ты-то кто такой? — сказал Волчок.

Услышав, что они приехали работать, черный задерганный человек высоко поднял брови, потом прищурился.

— Так, хлопцы. Давно вас жду. Я здесь буду, когда лагерь построят, завхозом.

— Сторожем был, сторожем и останешься, — сказала одна из женщин.

— Я тебе!.. — грозно замахнулся на женщину будущий завхоз. — Не обращайте внимания. Пойдемте покажу, где работать будете и жить.

Он показал им мазанку с неровными стенами, потолком, окнами, в которой могли жить только очень неприхотливые люди. Потом долго водил по объекту, жалуясь на то, как много еще надо сделать. Друзьям это было ни к чему, они не собирались здесь все делать.

— Нам уже понятно.

Подъехала грузовая автомашина. Женщины-подсобницы всполошились, стали прогонять детей.

— Валька, Галька, Митька! А ну гэть витцеля… Мы счас с Деревяшкой