Синдром Гоголя - Юлия Викторовна Лист

раз ловят. Не то что здесь. Одного беглого мертвяка второй день найти не могут. Позорище!

И яростно сплюнула на пол. На это Плясовских только рот разинул.

Грених, смущенно заикаясь и нервно жестикулируя, вернул тему разговора к больной, велел Офелии заняться девушкой, омыть теплой водой ожоги и не будить, пока сама не очнется. Приводить ее в себя смысла не было. Дышала она спокойно, зрачки на свет реагировали.

– Осторожно опросите ее, – говорил он, упершись глазами в полосатый ковер под ногами и яростно потирая переносицу, затылок и тотчас пряча руки в карманы. – Хорошо, если она… сама вспомнит. А коли память… э-э… с ней будет милосердна, то ничего не рассказывать. А спрашивать сама начнет… лучше отвлекать, пока не придет в себя.

Окончательно запутавшись в собственных рекомендациях, Грених указал на дверь.

– Теперь надо и Захара Платоновича посмотреть.

И вышел.

После беглого осмотра не приходящего, увы, в сознание отца Офелия подхватила Грениха под локоть и увлекла обратно в комнату больного. Тем временем Плясовских, Осип Дмитриевич и даже Майка успели выйти в гостиную.

– Что теперь будет? – шепнула она профессору, глядя на него так, словно он был уполномочен решать все вселенские вопросы. – Что будет с Карликом? Со мной?

– Ничего. Поймают мужа вашего… осмотреть его надобно, чтобы вердикт ставить, ведь он немного не в себе… был.

– Вы будете это свидетельствовать – то, что он психически болен?

– Не знаю.

– Ох, Константин Федорович… Тут такое дело, – Офелия замялась, опустив глаза и яростно кусая губы. – Он ведь со своим последним изданием… этого «Гоголя» в журнале «Красная новь»… в общем, его писанину, кажется, сочли провокацией, стали ходить слухи об аресте… Он и бежал сюда недели две назад, мне пришлось с ним. Отсиживаемся, ждем, когда пройдет буря.

Грених с минуту наблюдал нервную агонию на ее прежде надменном лице.

– Понятно, – глухо ответил он. – Значит, наследство, фабрика, сестра почившая – это было так, для отвода глаз? Что же он там понаписал-то такое?

– А вы со своей проницательностью не догадываетесь?

– Что, о схватке бедного поэта с титанами цензуры? О невозможности творчества, когда любимых упырей приходится скрещивать с красногвардейцами?

– Вот видите, вы все и так прекрасно знаете.

– А куда редакция «Красной нови» смотрела?

– Куда-куда… Такие вещи не сразу заметны. Вышла повесть в печать, только тогда и поняли, над кем муж мой сатиру развел.

Грених хмыкнул, покачав головой. Смех – в такое вляпаться.

– Что же теперь со мной будет? – тихо всхлипнула Кошелева. – Получится ли его в больницу упечь?.. Я не хочу в тюрьму из-за этого идиота! Он себя погубил и меня…

Грених молчал, испытывающе глядя на сморщенное лицо вдовы. Под его тяжелым взглядом она вдруг схватилась дрожащими пальцами за лацкан тренчкота, прильнув лбом к плечу.

– Не оставляйте нас, Константин Федорович! – прошептала она, подняв на него заплаканные глаза под непривычно белыми с прожилками веками. Вокруг ее рта пробегали тонкие морщинки, нижняя губа тряслась. Она вся дрожала неподдельной мелкой дрожью. – Вы здесь единственный здравомыслящий человек, единственный. Остальные все – либо психи, либо недоумки.

Грених перевел взгляд с ее рта к глазам и сжал руку, будто собираясь оторвать ее от себя.

– Что было этой ночью? – едва не сквозь зубы процедил он.

Вдова задышала часто-часто, вновь всхлипнула и уронила голову обратно на его плечо, но Грених отвел ее от себя.

– Не говорите мне, что спать легли! Не может человек просто так спать завалиться, когда четвертью часа назад покойник в окно заглядывал.

– Я веронал приняла… – с надрывом выговорила Кошелева. – И ей дала, потому что… истеричка такая… все никак не могла успокоиться. Да вы и сами ведь велели!

Сжав челюсть, Грених некоторое время смотрел поверх ее разметавшихся волос.

– Понятно. Теперь уж следите за ней повнимательней. Что-нибудь придумаем.

Он спускался с крыльца, со вздохом прилаживая на голове шляпу. Теперь он влип по уши и ввязан в дело не только со сбежавшим мертвецом, но и с провокациями – а это было посерьезней даже, чем Судный день. Но не оставишь ведь женщин в беде.

Осип Дмитриевич услужливо предложил Грениху отвезти в гостиницу, тот не стал отказываться. Усевшись в коляску, Грених поглядел на Майку, дожидавшуюся его внутри. Потеплело на душе при виде этого забавного чертенка в буденовке, муки вдовы и безжизненная Ася как-то сами отошли в сторону, вспомнилось то, как девчонка огорошила всех своими речами.

– Тоже мне раскомандовалась! – усмехнулся профессор.

– Пионер не должен молчать, обязан действовать, быть полезным, – парировала Майка, состряпав на лице лихой прищур, что наверняка значило: в обиду себя не даст и готова к любой словесной баталии.

– Быть может, ты и судебной медицине обучиться готова? Анатомированию, например.

Она наморщила нос.

– Нет уж, в кишках трупов пусть кто-нибудь другой копается. А я, – она чуть наклонилась к Грениху, многозначительно подмигнула и постучала пальцем по своему виску, – головой работать буду. Математиком там каким-нибудь или физиком, астрономом. Что девчонкам обычно не доверяют.

– Математиком, – Грених усмехнулся.

– А ты давно в кишках роешься? Не завидую я тебе. Та еще работенка. И вообще, ты доктор или гипнотизер, я так и не разберу?

– Я не гипнотизер… Гипноз – это часть психотерапии. А учился и на судебного медика, но потом занимался нервными болезнями.

– То есть гипнозом? – Майка с интересом заглянула ему в лицо. Ее страшно интересовало это слово и все, что было с ним связано. – Это из-за того пациента, которого ты гипнотизировал? Ну из твоего рассказа.

– Он мой брат.

– Стало быть, мне он дядя? Интересный экземпляр. Хотела бы с ним познакомиться.

– Это вряд ли. Он теперь за океаном.

– И что, из-за него ты решил оставить рыться в кишках и лечить психов?

– Почти. Но позже мне пришлось вернуться к судебной медицине. Как оказалось, это у меня получается лучше.

Грених бросил на девочку короткий, тревожный взгляд. Изо дня в день она все больше поражала своей смышленостью и развитостью ума. И сейчас он поймал себя на том, что невольно ожидал от нее упрека за плохо проделанную работу. Ведь Кошелева он объявил мертвым. Он – профессор, научный сотрудник Кабинета судебной экспертизы, обучавший толпу стажеров, объявил человека мертвым и позволил его похоронить.

– Коли ты умной себя считаешь, – продолжил он с усмешкой в лице, – может, скажешь, откуда взялись ожоги в виде всей пятерни на теле Аси?

Майка наморщила лоб.

– То яд… трупный, – предположила она, тоже с усмешкой косясь. – Ходячий мертвяк разлагается. Ладони у него зеленые и все в трупной слизи.

– Фантазерка! А не было